В итоге оказалось, что арестовали эти два номера (первый и второй за 68-й год — вот ведь как совпало!) не из-за них, а из-за статьи литературоведа и критика Аркадия Белинкова; точнее, это была глава из его книги об Олеше «Сдача и гибель советского интеллигента». Белинкова довольно скоро выдавили из страны, как и многих тогда. А Стругацкие остались — расхлёбывать. Только это очень примитивная схема. Грех было бы сказать, что они попали под раздачу ни за что. «Улитка» тоже заслуживала. И заслужила. «Правда Бурятии» заклеймила её гневно и смешно, мол, так всё гнусно в придуманном авторами мире, что нельзя не признать в нём нашу сегодняшнюю действительность. Советская власть, как унтер-офицерская вдова, сама себя высекала руками своих бездарных критиков — не впервой. Однако смех смехом, а хорошего было мало и в злобных рецензиях, и в запретах на публикации. Чувствовалось уже, что дальше будет только хуже. А вот из книги Белинкова достаточно привести всего лишь одну цитату, и сразу ясно: не зря АБС оказались с ним под одной обложкой:
«Между художником и обществом идёт кровавое неумолимое побоище: общество борется за то, чтобы художник изобразил его таким, каким оно себе нравится, а истинный художник изображает его таким, какое оно есть.
В этой борьбе побеждают только великие художники, знающие, что они ежеминутно могут погибнуть, и гибнущие. Других общество уничтожает. Великие произведения так уникальны, потому что выстоять художнику ещё труднее, чем создать их».
Стругацкие не только могли подписаться под этим — они сами оказались в числе великих художников, потому что сумели выстоять и победить, а не погибнуть.
Вслед за историей с «Байкалом» грянул ещё более масштабный скандал с «Ангарой», запустившей «Сказку» в четвёртом и пятом номерах («Ангара» выходила шесть раз в год). Этим бедолагам досталось по всей строгости нового идеологического закона — уволили главного редактора альманаха Самсонова, поменяли всю редколлегию и зацепили даже выше — сняли главного редактора Восточно-Сибирского книжного издательства Фридмана. А номера альманаха превратились в библиографическую редкость уже к концу года. И начали жить своей жизнью.
Едва ли возможно назвать точную дату первого несанкционированного копирования произведений АБС. Наверняка кто-то где-то переснимал или перепечатывал понравившиеся тексты с книг или журналов ещё в начале 60-х, потому что с хорошими книгами в советской стране всегда были проблемы, даже в самые лучшие годы и при самых массовых изданиях. Но 1968 год можно с уверенностью назвать годом начала широкого подпольного тиражирования трёх полузапрещённых вещей — «Сказки», «Улитки» и «Гадких лебедей». Слухи о продаже их по пять рублей за машинописную копию на одесском «толчке» доходят до Питера как раз в сентябре 1968-го. (Цифра из письма БНа, но что-то дёшево очень — если и продавали реально, то намного дороже. Не на порядок ли ошибка? Пятьдесят рублей — вот нормальная цена). Понятно, что и со сборника «Эллинский секрет», где вышла первая часть «Улитки», начали делать копии — читатель же мечтал соединить всё вместе, а в дополнение к «Сказке» и «Понедельник» копировали, всех его тиражей всё равно не хватало, ну а дальше… Лиха беда начало! АБС уверенно заняли своё место в списках «самиздата», хотя формально в 1968-м их вещи (за исключением «Лебедей»), таковыми ещё не являлись.
А копировали их всеми доступными способами. Множительная техника в то время была весьма громоздкой, но совершенно не вижу, отчего бы какому-нибудь благородному дону не рискнуть и не сделать, например, синьки (светокопии) со страниц их книг или оттиски на ротопринте (малотиражной офсетной машине). Дело было, конечно, подсудное, но где наша не пропадала! В конце 1970-х, когда уже широко пошёл в массовое использование ксерокс (это я сам помню), люди, за него отвечавшие, очень чётко разделяли: есть зарубежные издания или машинопись (тут хоть Брежнева перепечатай, а всё пойдёт по ведомству КГБ); а есть книги-журналы, вышедшие в СССР в последние двадцать лет и даже не изъятые из библиотек (копирование таких считалось не более, чем использованием служебного оборудования в личных целях). А в «доксероксную» эпоху, разумеется, основным средством размножения являлась пишущая машинка, и это, как мы уже говорили, было опасно: распространение рукописей, не прошедших Главлит, есть явная идеологическая диверсия. Безобидным, но не всеми освоенным был фотоспособ; появлялись уже печатающие устройства на больших вычислительных машинах; ну и, конечно, существовал самый древний и надежный метод — переписывание руками.
Владимир Гопман, например, вспоминает, как ходил в Ленинку, году в 1970-м, ещё в юношеский зал (в старом здании — в доме Пашкова) и в несколько приемов переписал от руки всю «Улитку» с двух номеров «Байкала». Целую неделю ходил, потом дал почитать брату, тот — ещё кому-то, и ещё кому-то, и, наконец, случайное звено в этой цепочке лопнуло. Рукопись пропала. Ух как же он разозлился тогда!..
Другую замечательную историю поведал Андрей Измайлов. «Гадких лебедей» дали ему на один день, а копию хотелось оставить себе до зарезу. Ксерокс в то время был редкостью и роскошью — так быстро не найдешь. Перепечатать, переписать, переснять — ничего не успевал! И тогда осенило: есть же магнитофон. Взял и прочёл вслух. От начала до конца. Правда, тоже долго, и плёнки ушло много — восемь часов чтения. Но кто ж на такое жалеет? Вот когда зарождался жанр современной аудиокниги…
Не удивлюсь, что были и ещё какие-то, не учтённые мною способы.
Так что хотели того АБС или не хотели, но в одну компанию с антисоветчиками попали быстро и со всей неизбежностью. И хотя при серьёзных разбирательствах дяденьки из органов признавали, что книги у них не подрывные, а всего лишь упаднические — то есть сажать вроде не за что, — но репутация у писателей там, в верхах, была подмочена раз и навсегда, а читателям (и особенно распространителям) приходилось попадать и по-крупному. При этом, как всегда в Советском Союзе, если что-то хоть чуточку запрещали, популярность этого «чего-то» возрастала сразу на порядок. Популярность Стругацких была огромна и без того, а после журнальных скандалов она уверенно удесятерилась и вскоре перешла все мыслимые границы. В том числе и государственные.
Прошло чуть больше двух лет, и в конце 1970 года «Сказка о Тройке» без всякого на то разрешения авторов вышла на русском языке во Франкфурте-на-Майне в эмигрантском журнале «Грани» пресловутого издательства «Посев» Народно-трудового союза — организации, падкой на самую злобную антисоветчину (рассказывая об этом, невольно скатываешься на тогдашнюю лексику, то ли ностальгируя, то ли негодуя, то ли ёрничая). А смешного-то ничего не было. И без того непростая жизнь АБС стремительно усложнялась. Они узнают о злополучной публикации в марте 1971-го и в начале апреля будут сочинять своё первое покаянное письмо. Но при этом справедливо обвинят во всем журналистов, записавших хорошую честную повесть в разряд идеологических диверсий и спровоцировавших её издание на Западе. Благодаря такому подходу письмо АБС не будет напечатано в «Литературке». Мудрый Чаковский скажет: «Непонятно, чего тут больше — извинений иди нападок на журналистов». Однако сама необходимость извинений за то, чего не совершали, была крайне противна.
А как всё хорошо начиналось!
Солнечный март, ноздреватый снег, аккуратные корпуса среди подмосковных елей и сосен, отличное настроение, однако работа адова над текстом; и в перерывах — чтение «Ракового корпуса» — не потому, что он нужен для работы над повестью, а потому что дали на короткое время. Надо прочесть и вернуть. Ах как быстро — за какие-то три года! — прошел Александр Исаевич путь от дебютанта, обласканного непосредственно Хрущёвым, до самого ненавидимого властью писателя! Или это власть прошла такой путь? В сентябре 1965-го — первый обыск, в январе 1966-го последняя публикация. К 1967-му Солженицын с двумя романами — «В круге первом» и «Раковый корпус», — уже самый популярный из авторов самиздата. «Исаича» всегда давали на короткое время, это ещё у Стругацких друзья были хорошие — обычно только на одну ночь. Как рассказывала, например, Елена Ванслова, её всё донимал при встречах Игорь Васильевич Бестужев-Лада — человек, высоко летавший по тем временам. Он как раз тогда стал зав. сектором социального прогнозирования в Институте международного рабочего движения АН СССР и, при неожиданной поддержке сверху, прямо из ЦК реально создавал новую для страны науку — футурологию. Он много ездил по заграницам, включая Японию, а чуть позже и США. И люди боялись давать ему самиздат: мало ли что, кто его знает, вдруг настучит… А он, бедняга, сам всего боялся. Рассказывал: «Сижу, читаю, и каждую минуту чудится — вот сейчас откроется дверь, и войдёт офицер ГБ: „Что это вы читаете, Игорь Васильевич, дайте-ка посмотреть“…»
