Декабрьский скандал в Манеже принято считать первым звоночком, сигнальной ракетой для притаившихся идеологических реваншистов всех мастей. А они и впрямь как с цепи сорвались. Тут же, как по команде. И Никитушка сам уже не смог остановиться — два оставшихся года так и кусал интеллигенцию с яростью ополоумевшей гончей, клацающей челюстями над ухом каждого, кто подвернётся под горячую лапу.

Собственно, все надежды на лучшее для нашего искусства именно тут и начали сворачиваться. Оттепель заканчивалась. Начинались ещё лёгкие, но заморозки. И торжественно-печальным аккордом года стал выход большого рассказа никому не известного тогда Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Публикация состоялась не потому, что градус свободы поднялся до максимальной отметки, скорее наоборот — слишком тяжело было главному редактору «Нового мира» Александру Твардовскому пробивать эту вещь, слишком долго шла она к читателю и добрели уже на излёте эпохи. Ведь рассказ Солженицына больше года пролежал в редакции и только под личным давлением Хрущёва на собственных идеологов был втиснут в ноябрьскую книжку. Повезло. Кубинский кошмар обрушился на генсека, когда номер уже отправили в типографию. А иначе, кто знает, может, и пришлось бы Александру Исаевичу собираться за кордон намного раньше…

И всё равно это был счастливый, яростно-прекрасный год, прошедший под знаком успеха и неистовых трудов.

И наука шагала семимильными шагами, и в космос поднялись друг за другом два новых космонавта — Андриян Николаев и Павел Попович.

И было вокруг АБС очень много новых и старых друзей, а врагов ещё практически не было.

И вроде бы ничто не предвещало пока беды…

Всякая попытка жёстко привязать творческую биографию писателя к историческим периодам развития страны, а тем более к конкретным годам и датам (это уже вообще нумерология какая-то) заранее обречена на фиаско. Да, АБС, как и все советские люди их поколения, пережили сталинщину, оттепель, застой, перестройку. И все эти периоды чётко датированы благодаря ключевым историческим событиям. Но у писателей были свои события в жизни, политика влияла на них, но не могла диктовать условия в области творчества, то есть диктовала, конечно, но далеко не всегда они условия эти принимали. А к тому же от времени написания книги до её издания проходили иногда месяцы, а иногда и годы, и ни в какие схемы процесс этот не укладывается.

Да, есть такое выражение: «благословенные шестидесятые». Целое поколение блистательных художников (в широком смысле) именуют шестидесятниками. АБС, вне всяких сомнений, к этому поколению принадлежат, но их звезда взошла не в 1960-м, а на год раньше, и серьёзные трудности в отношениях с властью начались не в 1970-м, а намного раньше. Поэтому бессмысленно говорить вообще о 1960-х годах в их творчестве. Именно тогда было несколько значимых периодов, непохожих один на другой. Периодов таких видится четыре: романтическая юность — до 1961-го, короткая яркая молодость — 1962-й, зрелость — 1963–1967 и последний период — всё та же зрелость, но (добавим уже без всякой биологии) в условиях открытого столкновения с Системой — 1967–1969. Ну а дальше на протяжении всего «застойного» периода, до 1986 года включительно, — прямое продолжение того же периода: АБС и официальная идеология по разные стороны баррикад. Пожалуй, лишь последние две вещи: «ОЗ» и «Жиды города Питера» уже не встретят никаких нападок цензуры.

Возвращаясь к первоначальному делению (юность — молодость-зрелость), хочется на последнем термине и остановиться, потому что «перезрелости» у АБС не было — это удел иных авторов, — а старость… Что такое старость для писателя? Физически он слабеет, конечно, как и любой человек, но одновременно делается мудрее. Так что возраст к середине 1980-х стал ощущаться, но только в одном: они уже не могли работать так быстро, как раньше. Сил не хватало. Но уровень оставался в точности таким же, какой был достигнут ими однажды, в середине благословенных 1960-х. Выше — просто невозможно, а ниже — нельзя, стыдно.

Так вот середина шестидесятых — это был период взросления и окончательного становления зрелых Стругацких, период уже не поиска, как надо писать, как хочется писать, как лучше получается, а период сознательного выбора очень разных тем, очень разных манер, очень разных сюжетов. Им было просто неинтересно писать «сериалы» с продолжением, работать в одном и том же придуманном мире, неинтересно им было писать одинаково. Вот почему за эти пять лет они и создали семь абсолютно непохожих, но равных по внутренней силе и внешнему совершенству вещей: «Трудно быть богом», «Понедельник начинается в субботу», «Хищные вещи века», «Улитка на склоне», «Гадкие лебеди», «Сказка о Тройке», «Второе нашествие марсиан».

Что происходило с АБС в этот период? Начнём прямо с 1963 года. Обнажившийся ещё в декабре 1962-го конфликт интеллигенции с властью заставил братьев по-новому взглянуть на все собственные замыслы. Нет, они не собирались изменять своим убеждениям и даже перекраивать однажды придуманный мир, они оставались мудрыми и добрыми коммунарами Полдня, просто они бесстрашно открыли глаза навстречу другим, не столь благополучным мирам, одним из которых был теперь этот, реальный, сегодняшний, для которого они — коммунары — всё ещё оставались богами. Мир был прекрасен и омерзителен. Мир был добр и страшен. Мир был неоднозначен, как во все времена. И вот из лучшей его половины демиурги Стругацкие сотворили Полдень, а из худшей — иные отсталые цивилизации на других планетах. И, сконцентрировав то и другое, преподнесли читателю метафору невероятной глубины и силы. «Попытка к бегству», написанная на одном дыхании в 1962-м, стала как бы увертюрой к этому периоду. И вот теперь могучими аккордами вступила главная тема — «Трудно быть богом». Работа над повестью шла долго и завершилась лишь в сентябре 1963-го.

Ну а потом им расхотелось чувствовать себя богами. Гораздо приятнее было осознавать, что не боги горшки обжигают: и в литературе, и в жизни — хоть в политической, хоть в общественной, хоть в частной. Это был очень важный поворот в сознании. Система, царившая в СССР, не могла не почувствовать его и стала если пока не огрызаться, то уже глухо ворчать.

Впрочем, «Далёкая Радуга» проскочила ещё без осложнений. Сначала — в конце 1963-го в издательстве «Знание», в сборнике «Новая сигнальная», торжественно открывшем, как выяснилось, новую серию. Тут же, следом вышел и второй сборник, «Чёрный столб», а за ним, уже с 1964-го — славная череда любимых народом номерных альманахов «НФ» в мягкой обложке. Вторым изданием новая повесть АБС появилась в «МГ» — вместе с «Трудно быть богом» («ТББ»). Невероятно! Но с публикацией самого «ТББ» тоже не возникло никаких проблем. Система расслабилась в тот момент, недоглядела, признала повесть за свою, насквозь советскую, верноподданническую. И все последующие годы, может быть, не желая терять лица, а может быть, тупо ленясь копнуть хоть на сантиметр глубже, Система настаивала на этом и неоднократно тыкала в нос Стругацким их собственную повесть как пример правильной, идеологически выдержанной фантастики. Дошло до того, что в 70 — 80-е годы АН уже начал кусаться в ответ на реплики журналистов: «Что вы упёрлись в „ТББ“?! Кто сказал, что это наша лучшая вещь?!»

А вещь-то и впрямь одна из лучших. И когда перечитываешь её сегодня, поражаешься не столько совершенству формы (ни одного лишнего слова даже в тех эпизодах, которые вписаны против воли авторов!), сколько виртуозности подтекста. Да, мрачное средневековье, увиденное глазами нашего современника, ну, почти нашего современника, коммуниста Антона. Но стоит поменять полюса, перенаправить луч света в другую сторону, и вот уже блестящая зеркальная поверхность оказывается прозрачным стеклом, а за ним разворачивается совсем иная картина: никакое это не средневековье — это наш с вами сегодняшний, списанный с натуры, до тошноты знакомый мир, узнаваемый в мельчайших деталях. А увиден он просто глазами хорошего человека — альтер эго авторов. Но ведь, похоже, и впрямь тогдашние критики и цензоры не умели поменять полюса, физически не могли. Вот и ругал «ТББ» академик Францев за отход от принципов классического истмата, а плохой писатель Немцов, белея от зависти, разглядел порнографию там, где не было даже эротики. Ничего другого они и не могли разглядеть тогда. И слава богу (которым так трудно быть)! Великая книга стала народным достоянием и бомбой замедленного действия, в конце концов, взорвавшей Систему, но — вот чудо! — не растратившей своего заряда. Она и сегодня продолжает беспощадно высвечивать невежество и жестокость, потребительство и тупость, властолюбие и низкопоклонство. Она и сегодня про нас. И про них. Она про всех, она ещё на долгие времена останется актуальной. К сожалению.