Таких больше не было, только Стругацкие и Высоцкий.

Однажды (в другом разговоре) тот же Бестужев-Лада изложил мне свою концепцию развития мировой культуры за последние сто пятьдесят лет. Золотой век, как известно, сменился серебряным. По логике, следующий — бронзовый. Это — искусство периода коммунистических тираний и мировых войн. Но что последовало дальше? Наступил век железный — век прочной, добротной штамповки. Век творцов, похожих друг на друга, как серийные изделия. А дальше — в оптимистичном варианте — новый золотой век. Про нехороший вариант лучше промолчать.

Так вот, Игорь Васильевич считает, что Высоцкий и Стругацкие — это типичные последние представители бронзового века.

У меня иное мнение. Стругацкие и Высоцкий — первые представители нового века, который вырастал из бронзового именно тогда, ещё в советские годы. Железо тверже и практичнее всех благородных металлов, железо выиграло конкурентную борьбу, хотя есть у него и минус — оно ржавеет, то есть недолговечно. Этот минус решили считать плюсом и стали как можно чаще менять всё: вкусы, вещи, принципы, убеждения…

Но Стругацкие и Высоцкий сразу не согласились и превратили свой железный век в стальной. Они владели тайной легирования и сделали сталь нержавеющей.

Не будет нового золотого века — будет век новых неведомых материалов. И главный мостик туда, в грядущее пробросили нам именно они — Стругацкие и Высоцкий.

Так начинается повесть «За миллиард лет до конца света» — точное отражение, настоящий символ всего периода 70-х в жизни АБС.

Группа учёных, знакомых или не знакомых друг с другом, живущих по соседству или просто в одном городе и занимающихся абсолютно не связанными между собой темами, вдруг — каждый в своей работе, но почти одновременно, — подходят к некому рубежу, к некой грани дозволенного, за которой открывается бездна. И тогда против них ополчается само мироздание, сам гомеостазис, то есть равновесие Вселенной. Бывает такое? Конечно, такого не бывает. И если кто-то пытался искать в повести научную логику, мы его поздравляем. Повесть совсем не про науку и не про учёных. Повесть просто о людях — о любых людях, которые впервые в жизни столкнулись с неодолимой силой. И вынуждены думать, как поступить. Вынуждены делать свой выбор.

Любимая тема Стругацких — проблема нравственного выбора — на этот раз обострена до предела и максимально приближена к простым сегодняшним будничным заботам каждого читателя. И конечно, за читателем остаётся право увидеть в книге и научную фантастику, и мистику и политику, или — самого себя, как в вогнутом зеркале с пугающим увеличением.

А есть и ещё вариант: увидеть в этой повести судьбу. Судьбу самих писателей, впервые так откровенно написавших о себе. Не было во всем их творческом наследии более автобиографичного произведения. И в этой праздничной безнадёжности, в этом победном крике отчаяния, в этой колоссальной трагедии обретения и скромной радости потерь — отразилась вся их собственная война… нет, не с Системой. Теперь уже не только с Системой, а именно с Мирозданием.

Поначалу пресловутое гомеостатическое мироздание воздействовало на братьев Стругацких — пардон за каламбур, — гомеопатически, то есть микродозами. Ну вот, хотя бы для примера.

В сентябре 1967 года они работают над «Гадкими лебедями».

Именно с таких досадных мелочей всё и начиналось у персонажей «Миллиарда». А уж потом прилетали карлики, взрывались шаровые молнии, деревья прорастали сквозь асфальт в одночасье и приходили следователи из прокуратуры. У самих АБС обошлось без карликов и молний, да и взбесившиеся деревья их не донимали (о следователях — разговор особый). Но факторов, мешавших им работать, становилось всё больше и больше. И если в конце 60-х им просто тупо отказывали в публикациях или обкладывали в прессе, то начиная с 1970 года Мироздание стало проявлять фантазию: книги, выходящие за рубежом, болезни, семейные проблемы… А уж когда они разгадали эти козни и рискнули назвать вещи своими именами, написав повесть, по ним открыли огонь из главного калибра: разгон редакции, доносы, расторжение договоров, хирургическая операция, едва не завершившаяся трагически, погибшая плёнка фильма «Сталкер», развод дочери, отчисление из института сына, сердечный приступ, смерть матери, инфаркт…

В это можно верить или не верить. Можно обращаться за помощью к религии или к науке. А можно до последнего иронизировать надо всем. Одного нельзя — не обращать на это внимания, особенно если ты писатель и наблюдательность вкупе с талантом аналитика — твоё главное оружие. Справедливости ради заметим, что в ситуации повести гомеостатическому мирозданию глубоко наплевать, верят в него или не верят, оно просто предлагает играть по своим правилам. В жизни всё ещё хуже, гораздо хуже: жизнь вообще не предлагает играть, ни по каким правилам, и потому от реального давления не помогают ни логические выкладки, ни молитвы, ни упреждающая стрельба, ни самоирония…

Так можно ли говорить, что материал для повести дали сами судьбы АБС, все эти неслучайные случайности, перерастающие в закономерность? Однозначного ответа не будет.

БН подчеркивал всегда и теперь повторяет, что творчество их никакого отношения ко всем вышеперечисленным событиям не имело и гомеостатическое мироздание — не более чем литературный образ. АН придерживался более осторожного мнения и на прямые вопросы частенько отвечал, что да, конечно, испытывал он на себе давление, вполне загадочное и тем более сильное, чем серьёзнее становились их с братом замыслы.

И, следовательно, каждый читатель волен выбирать более симпатичную ему точку зрения. Лично я выбираю точку зрения АНа не потому, что настаиваю именно на ней, а потому что для написания биографической книги такая гипотеза намного продуктивнее. Так, например, когда академика Иосифа Самуиловича Шкловского спрашивали, действительно ли он убежден в нашем одиночестве во Вселенной, он отвечал, что нет, конечно — просто, отталкиваясь от подобного утверждения, наиболее удобно выстраивать доказательную базу.

И вот теперь, покончив с этим затянувшимся предисловием и приняв как данность существование коварного Мироздания, проанализируем 70-е годы в жизни АБС под этим углом зрения. «Бог суров, но не злонамерен», — остроумно сформулировал как-то Альберт Эйнштейн. Мы предположим, что всё-таки злонамерен.

Небывалый за последние два столетия зной, случился и в Москве, и в Питере летом 1972-го, то есть за два года до написания повести. Потом жара тоже была, но не такая. А в 1972-м, во-первых, термометр зашкаливал в тени за 35 неоднократно, а во-вторых, жара держалась с июня и по август, и потому запомнилась всем. Даже тем, кто на целый месяц уезжал куда-нибудь в отпуск — в более прохладный Крым или Сочи. Ну а пожары лесные были такими, что даже советские газеты замалчивать их не могли. Нелепо врать, когда по утрам граждане выглядывают в окошко, а там сизая дымка висит в спертом раскаленном воздухе, и всё вокруг пропахло торфяной гарью…