«Дожди в машины так и хлещут,
Деревья начало валить.
Водители машин трепещут,
Как бы старух не задавить…»
В общем у Андрея Борисовича серьёзное литературное наследие. Можно только пожалеть, что творческие порывы его иссякли на восьмом году жизни. Вероятно, под благотворным влиянием нашей советской школы.
Однако в «Гадких лебедях» он себя увековечил. Смешные имена достались совсем не смешным персонажам очень грустной повести. Хотя и не без юмора.
Итак, ещё один резкий поворот темы, ещё одна блистательная вещь с тонко продуманной композицией, с живыми героями, с богатым языком. Ещё один абсолютно реальный, осязаемый мир, наполненный удивительными фантастическими деталями и безошибочно узнаваемыми приметами нашей жизни, нашего времени. Они уже не умеют писать по-другому. Они уже перестали утруждать себя подлаживанием под кого-то или подо что-то. Но они ещё не понимают, что оказались совершенно в противофазе с господствующей в стране идеологией. Система уже отвергла их. Она уже не хочет их знать. А они заканчивают своих «Лебедей» и как ни в чём не бывало начинают их предлагать во все традиционные места: в «МГ», в «Детгиз», в любимые журналы и сборники. Ну а чего такого, в самом деле? Ведь не было же там никакой антисоветчины. Действительно, не было. Если взглянуть непредвзято и трезво, в «Гадких лебедях» не было вообще ничего стопроцентно непроходимого. Уж не больше, чем в «ХВВ» или «Улитке». Ни сном ни духом не могли предполагать братья, что именно с этой повести начнётся у них настоящая беда непонимания с властями, начнётся катастрофа.
Так же, почти по инерции, ещё через полгода они закончат в подмосковном Голицыне «Сказку о Тройке», уже гораздо более остро направленную своей сатирой на самую суть советского режима. Однако и со «Сказкой» они ещё будут наивно полагать, что это у них всё та же фантастика для детей и подростков. Ну, только более высокого литературного качества. Отрезвление придёт внезапно, но это будет немного позже.
А 1966-й они переживут вполне уверенные в себе и даже с лёгкой иллюзией некоторой стабильности. Пишется легко. Придумывается труднее. Но это нормально. На самом деле замыслов в запасе ещё полно, надо только хорошенько думать и выбирать самое главное. Публиковаться стало тяжелее — это да, но ведь печатают же пока — и слава богу. В конце концов, они уже научились как профессиональные литераторы делать всё одновременно: статьи, предисловия, переводы, редактуру, рецензии. Они составляют сборники, помогают молодым, их уже в редколлегии включают, значит, обретают некую солидность.
А тучи сгущались. Но их ещё невозможно было толком разглядеть.
Прекрасная получилась поездка в Новосибирск, оформленная по линии бюро пропаганды Союза писателей, но за компанию с Юрой Маниным — в Академгородок, в царство молодых учёных, всё ещё хозяев жизни, всё ещё почти таких же, как их персонажи из мира Полудня. С этими читателями понимание у Стругацких было абсолютным.
АНа встречали, как старого знакомого, и ему казалось, что он их всех давно знает — то ли по годам молодости, то ли по страницам своих книг. Прямо в аэропорту Манин представил ему своего друга ещё по литературному объединению «Высотник» в МГУ (которым руководил Дмитрий Сухарев) — физика и поэта Володю Захарова. АН тут же достал из кармана початую квадратную бутылку виски и предложил выпить за знакомство, деловито объяснив: «Ты не пугайся, это не виски, обычный коньяк я туда налил».
И дальше была всё время какая-то очень весёлая жизнь. Манин вспоминает:
«В клубе „Под интегралом“ были два этажа, называвшиеся „числитель“ и „знаменатель“. После церемонии вручения близкие друзья собрались на чьей-то квартире и всю ночь коротали застолье, слушая импровизированный устный роман, который по очереди, глава за главой, сочиняли Аркадий и другой Володин друг, Сергей Андреев (в феврале 1970 года он погиб от несчастного случая в своей лаборатории — трагическая судьба совершенно в духе ранних Стругацких! — А.С.).
Роман был посвящён грядущей русско-китайской войне. К рассвету, когда все уже с трудом удерживались в сидячем положении на стульях, я вдруг разлепил веки и прислушался: это Аркадий завершал роман душераздирающей картиной — последний защитник Кремля подрывал себя противотанковой гранатой в последнем, ещё не сдавшемся кремлёвском сортире, чтоб не достался врагу».
Владимир Евгеньевич Захаров вспоминает, наоборот, начало этого романа — историю китайского вождя Линь Бяо. Причем Серёжа Андреев излагал бытовые подробности его жизни (просыпается в роскошной постели под балдахином, среди наложниц, звучит тихая музыка, ему подносят какой-то изысканный чай), а Стругацкий смачно описывал форсирование Амура и танковую атаку (Линь Бяо врывается на советскую территорию по дну великой реки и, в духоте гигантского танка нависнув над пультом с сотнями разноцветных лампочек, свирепый и взмокший от пота, страшно ругается на диалекте родной провинции Хубэй…)
Физик Сергей Андреев был человеком невероятно талантливым во всём и, если бы дожил до наших дней, был бы одним из политических лидеров, считает Захаров. Это на квартире у Захарова они и сидели тогда всю ночь, чувствуя себя совершенно счастливыми…
Как жаль, что БН не смог поехать! Уж больно внезапно они сорвались — 19 декабря, вместо запланированного отлёта на 5 января.
27-го АН уже возвращается в Москву и пишет брату:
«Академгородок — наш. Даже воздух там особенный. Все кругом свои ребята. <…> Мы получили приз 65 года не за фантастическую литературу, а за лучшее произведение о научной молодежи, конкурируя в последнем туре с Амосовым „Сердце и мысль“ и какой-то Богуславской. И получили не столько от кафе-клуба „Под интегралом“, сколько от райкома ВЛКСМ. Имеет место почётная грамота и четыре к ней комментария, все с печатями и с подписями секретаря райкома. Привезу. (Приз им дали за „Понедельник“. — А.С.)
Я выступал:
1. Перед „фэмэшатами“ (ФМШ — физматшкола для вундеркиндов).
2. Перед мэнээсами и студентами в клубе „Под интегралом“.
3. Перед домашним клубом „Интимных встреч“. Гм. Названьице. <…> читал некоторые главы из ЗПВГ („За поворотом в глубине“ — одно из рабочих названий „Улитки“. — А.С.) и привел всех в восхищение. ЗПВГ читают сейчас там все подряд (достойные, конечно), я оставил по требованию Манина и общественности рукопись. Манин её привезёт. <…>
Общее впечатление — очень здорово всё, нас уважают и любят».
Вот на такой мажорной ноте закончился 1966-й. Закончим и мы на этой ноте. Или добавим ещё один бодрый штрих. Под самый Новый год Нина Беркова переедет на новую квартиру в Волковом переулке и чуть ли не первого января, ну, может быть, второго, позовёт всех на новоселье. Соберётся человек двадцать пять, если не тридцать, и больше половины из них — фантасты. Хорошая, дружная, весёлая компания. Списки участников, понятно, не сохранились. О ком знаем точно: Булычёв, Емцев, Парнов, Биленкин, Громова, ну и конечно, АН, украсивший праздник своими тостами и хохмами.
