Свою общность с сыном Танис ощущал в более глубоких пластах.

Внутреннее смятение, непонимание, кто он, где его корни. И хотя Гил ничего ему не говорил об этом — они вообще редко разговаривали, — Танис догадывался, какие муки переживал его мальчик в последнее время. Танис молил богов, чтобы они избавили его сына от сомнений и самокопаний, но, похоже, его молитвы не были услышаны.

Гилтас из рода Солостарана был сыном Таниса, но на деле являлся ребенком Лораны — он был истинное эльфийское дитя. Гилтас был назван в честь Гилтанаса, брата Лораны, чью странную трагическую судьбу было не принято обсуждать громко. Гил был высок, строен, тонок в кости, ладно скроен, светловолос и с миндалевидными глазами. Все, что он имел общего с людьми, — это отец-полукровка, но и эта чуждая кровь была еще в нем разбавлена, что выглядело так, как будто чистота эльфийского происхождения никогда и не нарушалась, а кровь его была лишь кровью эльфов-королей, завещанной ему с обеих сторон.

Танис не переставал надеяться, что мальчик вырастет эльфом, что человеческая кровь в нем будет слишком слабой, чтобы мучить его, — это было в интересах самого Гила. Однако надеждам его не было суждено сбыться.

В шестнадцать лет Гил вовсе не был вежливым, предсказуемым и послушным эльфийским ребенком. Он имел неровный характер, был раздражительным и взбалмошным. И Танис, памятуя, как он сам то и дело норовил выйти из повиновения, старался держать сына в ежовых рукавицах.

Усердно разглядывая карту, Танис изо всех сил делал вид, что не заметил Гила, вошедшего в библиотеку. Он даже не поднял глаз, слишком хорошо зная, что увидит: себя самого, стоящего посередине комнаты. И так как Танис слишком хорошо знал, что собой представляет, то боялся увидеть черты, отражающие его слабости, в собственном сыне. Танис слишком сильно боялся этого и предпочитал об этом молчать.

Итак, он хранил молчание. Стоял и безмолвно созерцал карту, то место, что было обозначено словом «Квалинести».

Только появившись в комнате, Гилтас сразу же понял, что родители подсматривали за ним из окна. Об этом говорили слабый румянец смущения, заливший щеки матери, и заинтересованность, с которой Танис. разглядывал карту, им же самим охарактеризованную как устаревшая, а также тот факт, что, когда он вошел, на него никто не взглянул.

Гил ничего не сказал, предоставляя родителям первыми сделать шаг навстречу. Наконец мать подняла глаза и улыбнулась ему.

— С кем это ты разговаривал у дома, мапет? — спросила Лорана.

Запутанный знакомый узел раздражения зашевелился в животе Гила.

Мапет! Эльфийское нежное словечко, которым успокаивают малышей!

Не дождавшись ответа, Лорана приобрела вид еще более смущенный и виноватый. Она поняла, что. совершила ошибку.

— Мм… Ты ведь говорил с кем-то на улице? Я слышала лай собак…

— Это был рыцарь, сэр Какеготам, — ответил Гил. — Я не запомнил его имя. Он сказал…

Лорана отложила перо. Она старалась успокоить сына каждым своим движением, малейшим оттенком голоса.

— Ты пригласил его зайти?

— Конечно, пригласил, — резко вмешался Танис. — Гил достаточно образован, чтобы обращаться с Соламнийскими Рыцарями учтиво. Ну и где же он, сын?

«Сейчас тебе. Ведь сам прекрасно видел, что рыцарь уехал, — огрызнулся Гил про себя. — Похоже, вы принимаете меня за законченного болвана!» Вслух же, потеряв самообладание, воскликнул:

— Отец, будь добр, позволь мне договорить! Конечно, я пригласил рыцаря зайти, я же не дурак. И правила хорошего тона мне знакомы. Он сказал, что не может останавливаться. Спешит домой. А заехал, чтобы передать вам с матерью вот это. — И Гил вытащил свиток. — Это от Карамона. Рыцарь останавливался в гостинице «Последний Приют», и когда Карамон узнал, что сэр Вильям едет в этом направлении, он попросил передать вам это письмо.

Гил холодно передал свиток отцу.

Танис бросил на Гила встревоженный взгляд, потом взглянул на Лорану, которая пожала плечами и терпеливо улыбнулась, как будто говоря: «Ну вот, мы снова обидели его. Снова!..»

Гил был «слишком чувствительным», как выражалась его мать, но он имел на это полное право. Слабый и болезненный ребенок, чье рождение было таким желанным и долгожданным, Гил был очень слаб здоровьем всю свою жизнь. В возрасте шести лет он был на грани гибели, и его перепуганные родители, души в нем не чаявшие, с тех пор держали его «запеленутым в шелк», как гласила пословица. То есть связанным по рукам и ногам.

Он перерос свои болезни, но сейчас страдал от мучительных, изнуряющих головных болей. Они начинались со вспышки перед глазами и заканчивались ужасными страданиями, приводящими его в состояние, близкое к обмороку.

Болезнь не поддавалась никакому лечению. Жрецы Мишакаль пытались что-нибудь сделать, но не смогли.

Танис и Лорана слишком много времени проводили вне дома, занятые грандиозной задачей своей эпохи — сохранить слабые нити сотрудничества, объединившие разные народы после Войны Копья. Гила же, слишком слабого для путешествий, оставляли на попечение преданной прислуги, обожавшей его не многим меньше, чем родители. Для всех них Гил оставался тем слабеньким малюткой, что еще совсем недавно пылал в лихорадке.

Из-за болезненности Гила ему не разрешалось играть с другими детьми, и, хотя у живущих поблизости людей были дети, они в их дом не допускались.

Танис Полуэльф, любивший уединение, нарочно построил свой дом достаточно далеко от соседей. Одинокого, оставленного наедине со своими мыслями ребенка одолевали странные фантазии. Одной из них была идея, что головные боли вызваны человеческой кровью, текущей в его жилах. Постепенно в нем росла уверенность, порожденная ночным кошмаром, привидевшимся ему после особенно жестокой головной боли, что его мучения закончатся, если он вскроет вены и выпустит эту чуждую кровь. О фантазиях такого рода он никогда никому не говорил.

Лорана не стыдилась того, что вышла замуж за получеловека. Она часто дразнила Таниса за его бороду — ни у одного эльфа борода не росла. Танис тоже никогда не стеснялся того, что он получеловек.

А его сын мучительно переживал это.

Гил мечтал об эльфийской стране, которую он никогда не видел и, возможно, никогда не увидит. Деревья Квалинести были для него более реальными, чем деревья в саду его отца. Он недоумевал, почему родители так редко ездят в Квалинести, а когда и едут, не берут его с собой. Он знал (или ему казалось, что он знал), что это отчуждение — вина его отца. И это являлось одной из причин, из-за которой Гил негодовал на отца с силой, порой пугающей его самого.

— Во мне нет ничего от моего отца! — убеждая себя, говорил Гил сам себе каждый день перед зеркалом, опасаясь, что безобразные человеческие волосы могут прорасти и на его подбородке. — Ничего! — повторял он с удовлетворением, исследуя свою чистую, гладкую кожу.

Ничего, кроме крови. Человеческой крови.

И поскольку Гил боялся этого, он не мог ни говорить об этом, ни смириться с этим. Приходилось хранить молчание.

Молчание между отцом и сыном нарастало год за годом, подобно со тщанием возводимой каменной кладке. И теперь это была стена нешуточного размера.

— Ну что, отец, похоже, письмо читать ты не собираешься? — поинтересовался Гил. Танис нахмурился, ему не понравился высокомерный тон вопроса. Гил поджидал, когда отец отчитает его.

Он сам не понимал, почему нарывается на ссору, на выяснение отношений. Что-то должно было прозвучать… Что-то, не произнесенное до сих пор…

Но Танис надел терпеливую улыбку, предусмотренную исключительно для таких случаев, и вытащил свиток из футляра.

Гил отвернулся. Подойдя к окну, он невидящими глазами уставился на буйную растительность искусно разбитого внизу сада. Ему одновременно хотелось уйти отсюда и послушать, что сообщает в своем письме Карамон.

Гил не общался с большинством людей, с которыми был знаком, с теми, что приходили навестить его родителей. Он находил их шумными, грубыми и недалекими. Но он любил большого, веселого Карамона, любил его широкую, щедрую улыбку, бурный хохот. Гилу нравилось слушать истории о сыновьях Карамона, в особенности о похождениях старших, Стурма и Танина, путешествовавших повсюду в поисках приключений. Сейчас они пытались первыми из людей, рожденных не в Соламнии, стать Соламнийскими Рыцарями.