И она легко порхнула в свою карету. Дверца захлопнулась. Кучер тронул вожжи — и экипаж помчался по Новому Свету.

Константин не успел еще опомниться. Все это произошла столь быстро, столь неожиданно и даже столь странно, что казалось ему каким-то тяжело-сладким сном, мимолетной грезой: сейчас вот была здесь, говорила… он слышал этот знакомый, милый сердцу, мелодический голос, он как будто еще чувствовал всеми нервами прикосновение ее руки, мягкое, легкое пожатие этих пальцев — все это было, и точно ведь было сейчас, сию минуту, и все это вдруг исчезло куда-то, почти мгновенно и без следа… куда? зачем? — Бог весть! И когда-то снова придется встретиться, да и встретишься ль еще? — тоже Бог весть! — "Однако же она сказала "до свиданья", а не «прощайте», смутно и радостно подумалось ему, — "до свиданья"… Значит, не всему еще конец; значит, еще увидимся…"

Вдруг, в эту минуту на улице раздались громкие дружные крики, перешедшие даже в какой-то свирепый рев громадной толпы…

Хвалынцев как бы очнулся и оглядел, что вокруг него происходит.

Полицейский конвой сводил с паперти арестованных, и это-то шествие было встречено ревом со стороны толпы, наполнявшей площадку пред Свентым Кржижем и памятником Копернику. В передних рядах этой толпы виднелось множество гимназистов, студентов Главной Школы и агрономов с Маримонта. Вдруг в полицию полетели камни. Полицейские обнажили сабли, и дело уже готово было тотчас же дойти до нового кровавого столкновения, но к счастию, показались штыки… подоспел сильный военный патруль — и массы народа вдруг смолкли… С тихим гомоном ропота и ругательств они тотчас же разбрелись в стороны. Патруль мерным шагом, в грозном молчании, спокойно и твердо прошел мимо площади, за минуту еще столь шумно волновавшейся.

Хвалынцев все еще под обаянием встречи с Цезариной, словно в чаду, медленно и почти бессознательно двигался вслед за толпою расходившегося народа по Новому Свету. Вдруг кто-то сзади ласково взял его под руку. Он оглянулся и вдруг:

— Здравствуйте, Константин Семенович!.. ха, ха, ха!.. Здравствуйте, батенька! Что, небойсь, не ожидали такой встречи? а?..

Пред изумленными глазами Хвалынцева предстоял и улыбался Василий Свитка.

— Какой встречи? — сухо и недоуменно проговорил Константин, не успевший сразу отрешиться от своей мысли о встрече с графиней. — О какой встрече вы говорите? с вами, что ли?

— Ну, да хоть бы и со мной, и… и еще кое с кем… ха, ха, ха!.. — шутил Василий Свитка. — Ну, дайте же пожать вашу лапку!.. Так не ожидали-с?

— С вами, признаться, не ожидал…

— А не со мной?

— Я не понимаю, что вы хотите сказать.

— Хе-хе… Полноте, дружище!.. А кого вы сейчас в карету-то подсаживали? ну-ка? — лукаво подмигнул Свитка. — Все, батюшка мой, видел, все-с!.. От нашего внимания ничто не ускользает!

Хвалынцев несколько смутился.

— Н-да, наблюдательные способности у вас таки развиты изрядно, — процедил он сквозь зубы.

— У меня-то? Еще бы!.. Мне бы только и быть шефом полиции! Ха, ха, ха!.. Да чего это вы точно бы дуетесь на меня? — спросил вдруг Свитка. — Расстались мы с вами, кажись, по-дружески.

Хвалынцеву был крайне неприятен этот фамилиарно-дружеский, лукаво-добродушный тон, которым непрошеный приятель нахально забирался к нему в душу. "Как бы отделаться от этого барина?" подумалось ему, но отделаться от Свитки вообще было не так-то легко, если сам он не желал этого.

— Быть не в духе, кажись, вам неотчего, — продолжал меж тем Свитка, — потому что встреча с графиней… это не должно действовать на вас дурно…

— Оставьте вы, пожалуйста, мои встречи! Они до вас нимало не касаются! — без всякой церемонии огрызнулся Хвалынцев, высвобождая свою руку из-под руки приятеля.

— Уй, какой сердитый! — шутливо и как ни в чем не бывало воскликнул Свитка. — Да что это с вами, голубчик?! Или вы и в самом деле на меня дуетесь?

— И на вас я нимало не дуюсь, будьте покойны!

— Да я-то не беспокоюсь; но… этот тон, эта сухость… вы: ъ точно и говорить не хотите со старым приятелем.

— Да говорить-то нам не о чем.

— Как! — изумился Свитка. — У нас с вами было столько общих интересов…

— Да, было, но теперь их нет, — подчеркнул Хвалынцев.

Приятель на мгновенье нахмурился и закусил губы. Он быстро сообразил нечто в уме своем.

— Послушайте, Константин Семенович, — начал он тихо и кротко, но вместе с тем очень серьезно. — Если у нас уже нет общих интересов по известному делу, то все-таки остается личное знакомство… Против меня, как частного человека, надеюсь, вы ничего иметь не можете? Мы можем не говорить и даже, пожалуй, совсем забыть про общее дело, как про дело не состоявшееся с вашей стороны по каким бы то ни было причинам… вас к нему никто тянуть и насиловать больше не станет; но за всем тем пред вами остается ваш старый знакомец, как частное лицо. Неужели и в этом разе вы имеете против меня что-либо?

— Господь с вами, ничего я против вас не имею! — успокоительно произнес Хвалынцев, думая посредством такого маневра поскорее отделаться и от докучного объяснения, и от самого Свитки.

— Ну, а если ничего, так что же это за тон такой со старым приятелем?

— Э, Боже мой, да мало-ли что может в иной час быть на душе у человека! Нельзя же вечно быть ровным!

— Да, ну, это другое дело!.. В таком случае я нимало не в претензии! — успокоился Свитка, возвращаясь к своему веселому настроению. — Вы куда теперь направляетесь?

— Прямо по Новому Свету.

— Ну, вот, стало быть, нам и по дороге!

Хвалынцев ничего не сказал на это.

— А в самом деле, что за прелесть эта графиня Маржецкая! — заболтал вдруг Свитка, после некоторого молчания, идя все рядом с Константином. — Вы были у нее здесь в Варшаве?

— Нет, не был, — вскользь сказал Хвалынцев.

— О? в самом деле? — удивился Свитка. — Она живет на Уяздовской аллее… у нее премаленький палаццо! Просто игрушка!.. Она ведь, впрочем, уже недель около трех как приехала в Варшаву, но живет очень замкнуто… хлопоты по имению, знаете… у наместника хочет просить освобождения из-под секвестра мужнина майората… Только не знаю, удастся ли ей…

Свитка, по-видимому случайно, а в сущности далеко не спроста заболтал о графине Маржецкой: он с умыслом распространился вскользь о ее делах, желая показать Хвалынцеву, что ему кое-что известно о женщине, составляющей самую слабую и отзывчивую струну в сердце его приятеля.

— Вы разве знакомы с ней? — спросил Хвалынцев.

Маневр, очевидно, стал удаваться. "Средство, как кажется, действует!"

— Отчасти, да! — подтвердил Свитка. — Раза два я был по делу, но у нас с ней есть один дом общих знакомых, где и она, и я очень коротки, так что могу сказать, знаю и ее, и про нее достаточно.

— То есть что же это "про нее"? — подозрительно спросил Хвалынцев.

— Да так, разное… То есть, конечно, ничего дурного или предосудительного, — поспешил заметить Свитка, — но собственно и о ее жизни, быте, привычках, симпатиях и антипатиях…

— Ого! даже и о симпатиях с антипатиями! — недоверчиво улыбнулся Константин. — Это заставляет предполагать очень короткое, хорошее знакомство.

— Да что ж, мудреного нет! — стал оправдываться Свитка. — У нас же, говорю вам, есть общие короткие знакомые, а Варшава относительно подноготной своего ближнего — город совсем провинциальный и благодушный.

Сердце не камень — и маневр подействовал: Хвалынцев поддался на удочку. Под влиянием недавней встречи, он плохо маскировал тот живейший интерес, который невольно пробивался у него в расспросах о Цезарине. Затронув же его слабую струну, Свитка, исподволь, понемножку удовлетворял его жгучему любопытству, отвлекаясь поминутно в своей болтовне к посторонним предметам и таким образом заставляя приятеля предлагать себе все новые и новые вопросы о Цезарине, то есть заставляя его самого первым возвращаться все к одной и той же интересной теме. Такое положение заставляло Хвалынцева в свою очередь все мягче и дружелюбнее относиться к приятелю, так что когда они незаметно подошли к воротам того дома, где обитал Константин Семенович, то Свитка получил от него очень радушное предложение зайди к нему хоть на минутку, от чего он, конечно, не отказался. На первый раз только этого и было нужно Василию Свитке. Через полчаса он дружески простился с Константином, оставя ему, во-первых, свой адрес (то есть вернее сказать, один из своих адресов), а во вторых — обещание заглядывать к приятелю почаще.