Пётр пришёл в себя так же внезапно, как и впал в забытье. Оглядевшись, он увидел скорчившуюся Марину со скрученными за спиной руками.

– Сидишь? – равнодушно спросил он.

– Петенька, развяжи меня, милый…

Пётр поднялся, не обращая внимания на её просьбу, и неторопливо обвёл глазами лес. Дождь прекратился, но повсюду слышался звук капающей с косматых ветвей воды. Кустарник мелко подрагивал нежной зеленью под осыпающейся тут и там водой.

– Петенька, я больше не могу так, – взмолилась Марина, – я насквозь продрогла. Слышишь ты меня или нет?!

Её хныканье внезапно переросло в истеричный крик. Пётр молча сделал несколько шагов взад-вперёд, подобрал с земли ружьё и присел на корточки перед женой. Она увидела его глаза.

Взгляд мужа показался совершенно отсутствующим, и её голос снова сошёл на шёпот.

– Петя, что с тобой? Где ты сейчас? О чём ты думаешь?

– Я здесь, – спокойно ответил он и вдруг без всякого предупреждения схватил Марину за горло.

– Я здесь, поэтому не надо кричать во всю глотку. Ты можешь привлечь внимание, женщина. Я забрал тебя с собой для того, чтобы ты была со мной, так как ты принадлежишь мне по праву. Но если ты станешь обузой, я тебя убью. Знай это и помни.

Он произнёс эти слова ровным, почти монотонным голосом, будто плохой актёр читал заученную роль. В его интонации не слышалось угрозы, но от этого Марине сделалось куда страшнее, а беспощадно впившиеся в горло пальцы сказали значительно больше, чем голос мужа.

Пётр снова встал и, казалось, сразу забыл о жене. Его взор устремился в небо. Губы его произносили что-то беззвучно.

Ни с того ни с сего он начал раздеваться. Марина невольно вздохнула, подумав, что Пётр решил заняться с ней любовью. В этом случае она могла легко вернуть к себе его расположение, расслабить его, усыпить бдительность. Но он, раздевшись догола, даже не взглянул на женщину. Марина увидела, как его белое тело, гладкое, непропорциональное, похожее на громадную сосиску, мягко двинулось сквозь кусты, раздвигая мокрую листву, и как-то сразу скрылось из вида. Наступило томительное ожидание. Минут десять спустя, Пётр снова появился перед женой, только теперь он был тщательно вымазан чёрной глиной от шеи до самого паха. Лишь волосатые ноги его остались по-прежнему белыми. Не проронив ни слова, Пётр остановился перед Мариной и провёл грязной ладонью по своему лицу, оставив тёмные следы на лбу и щеках.

– Петенька, – захныкала испуганная женщина и затрясла короткими каштановыми волосами, – что ты надумал? Я боюсь…

Продолжая молчать, он обвязал вокруг пояса патронташ, заткнул за него нож, перебросил через плечо ружьё и шагнул к жеребцу. Не обращая ни малейшего внимания на причитания жены, он спокойно скрылся в чаще.

Он не мог понять, что заставляло его делать тот или иной шаг, он будто повторял чьи-то поступки, отдавшись во власть чужой воли.

Добравшись до тропы, он остановил коня и прислушался. Ветер шумел в гигантских кронах деревьев. Пели птицы, иногда они перелетали с ветви на ветвь, громко хлопая крыльями. Пётр молчал и ждал. Он не знал, чего именно дожидался, остановившись посередине тропы, но продолжал ждать.

Вскоре до его слуха донёсся негромкий говор. Пётр сбросил ружьё с плеча и положил его на руку, опершись локтем о холку своего коня. Тот тряхнул головой, повёл ушами и зычно фыркнул. Вслед за человеческими голосами послышался неторопливый перестук копыт по сырой земле. Вот хрустнула ветка под тяжестью лошади, вот перекатился камешек, сдвинутый с места, вот звякнула уздечка…

Всадники появились из-за густо заросшего поворота и остановились, завидев Петра. Их было двое. Оба тревожные, настороженные, заросшие густой щетиной. За спинами болтались двустволки. Они замолчали, явно удивлённые, но Пётр не понял причину их удивления. Он успел забыть о том, что был наг и вымазан глиной, да и не думал, что это могло произвести на кого-то странное впечатление. Для него самого собственный облик был в порядке вещей.

– Мужик, ты кто? – сипло спросил один из всадников. – Ты чего торчишь тут?

– Я тут живу.

– А чё разнаготался, какого рожна трясёшь мудями голыми?

– Не знаю, так надо.

– Слышь, мужик, нам вниз надобно. Мы на Куюс путь держим. Ты бы свалил с дороги-то, а то выставил пушку… – Павел Коршунов осёкся. Внезапная мысль пронзила его мозг. Он повернулся к Матвею и негромко сказал: – А не тот ли это сумасшедший, что порешил инструктора на базе?

– Вот язва, – процедил в ответ Матвей, – нам только его не хватало для пущей радости.

– Ты, что ли, так и будешь столбом торчать? – вновь крикнул Павел голому всаднику. – Слышь, нам до тебя дела нет. Посторонился б ты подобру-поздорову. – Сказав это, Павел вдруг осознал, что положение их было совсем незавидным. Сумасшедший дикарь держал их фактически под прицелом. Он мог запросто потянуть спусковой крючок, не целясь, и в любом случае попал бы в одного или даже в двух братьев сразу, в зависимости от того, какой у него был заряд. – Слышь, мужик, нам ехать надо…

Голый мужик молчал. Его взгляд не выражал ровным счётом ничего, глаза смотрели безучастно. И тут Павел не выдержал и тронул коня.

– Уйди с пути, чудак-человек, – проговорил он дрогнувшим голосом.

Его лошадь сделала несколько шагов по направлению к Петру, и в следующую секунду громыхнул выстрел. Картечь со свистом распорола воздух и выбила Павла из седла. Основная масса её продырявила ему живот, но часть дроби попала в ногу и в бок лошади. Животное заржало от боли, испуганно рвануло назад и стукнуло упавшего человека копытами по лбу.

Матвей ошарашенно проследил взглядом за падением брата, потянулся было вперёд, но увидел внезапно обезумевшие глаза стрелявшего и немедленно повернул свою лошадь назад, пустив её крупной рысью. У него не было времени на то, чтобы сорвать свою двустволку с плеча, ибо сумасшедший всадник широко разинул рот и издал такой жуткий вопль, что сердце Матвея мгновенно сжалось в ледяной комок. От раздавшегося крика у него помутилось в глазах. Ни о каком оружии Матвей уже не мог думать. Лошадь послушно понеслась прочь от страшного места вслед за своей раненой подругой, из бока которой лилась кровь.

Оставшись один, Пётр резко осадил своего взыгравшего коня, прикрикнул на него и спрыгнул на землю. Продолжая держать коня на поводу, он повесил ружьё себе на шею, как игрушку, и склонился над ещё живым, но уже ничего не видящим Павлом. Свободной рукой он извлёк из-за пояса нож и тыльной стороной ладони провёл по разбитому лбу умирающего, словно успокаивая его. Некоторое время он смотрел перед собой, ничего не делая, затем нахмурился, как если бы на него внезапно накатило отвратительное настроение, и опустился на колени возле распростёртого тела. Конь испуганно попятился, учуяв запах крови, и Пётр властно дёрнул за повод, однако жеребец не послушался и подался в сторону сильнее, вырвав поводья из руки человека.

– Кхы! – то ли выругался, то ли кашлянул Пётр и злобно посмотрел на побежавшего вниз по тропе коня.

Оставшись наедине с окровавленным телом, Пётр вцепился левой рукой в затылок браконьера, сильно потянул собранные в охапку его грязные волосы, а второй рукой поднёс нож к голове Павла. Лезвие легко вспороло кожу там, где Пётр оттягивал волосы, и с треском разрезало кровеносные сосуды, легко подснимая кожу с волосами на затылке.

– Ага-га! – засмеялся Пётр, вертя перед собой жуткий кровавый трофей. – Чёрное Дерево вернулся в горы!

Он неторопливо выпрямился и заткнул срезанный скальп за патронташ, привязав его для верности окровавленными волосами, как нитками. Возле скальпа он разместил и нож. Красные струйки потекли по голому бедру вниз.

Совершив всё это, Пётр издал протяжный крик, похожий не то на волчий вой, не то на вопль человека, которого режут на части. Отбежавший, но остановившийся было ниже на тропе жеребец снова испуганно сорвался с места и поскакал прочь.