– Но вы, дядя Ваня, ещё и от имени закона действуете. Разве это не имеет значения?

– Имеет, но куда меньше, чем моя совесть. Закон – зверь хитрый и гибкий, он часто меняет личину, сбрасывает шкуру, меняет цвет, выскальзывает из рук. Если я верно служу ему, то мне нередко приходится подлаживаться под то, что в душе меня вовсе не устраивает. Случалось ведь так, что вчера мне приходилось ловить тех людей, которых нынче я обязан защищать. Глянь-ка на Государственную думу. Мало ли там всяких… как бы их назвать?.. Совсем недавно я разговаривал с одним вором в законе и сказал ему, что я имею честь служить закону, которому подчиняется большинство народонаселения нашей страны и по которому, следовательно, население живёт. На это он ответил мне так: «Врёшь, начальник, это я живу по такому закону, как и большинство людей. А ты, начальник, служишь тому закону, который провозглашают во всеуслышание и который остаётся только на словах. Но в каждом человеке таится потребность жить не по лжи, а по правде. А правда велит драться за своё существование и сметать тех, кто на пути». Вот так сказал мне уголовник. И в том, что касается борьбы за существование, я не могу не согласиться с ним. Чтобы выжить, приходится грызть чужую глотку. И я не исключение. Я стреляю в бандитов ради того, чтобы они не уничтожили меня. И когда я пытаюсь оправдать мои поступки тем, что я служу закону и уничтожаю людей вне закона, я всегда вспоминаю, что для бандитов я сам нахожусь вне закона – вне их закона…

– И всё-таки вы работаете, а бандиты не работают, – не унималась Ксения.

– Ты и тут ошибаешься, детка. Они тоже работают. И не просто работают, а работают профессионально. И за работу получают деньги. Кроме того, множество тех, кто сейчас выступает по другую сторону баррикад, раньше стояли со мной бок о бок, были моими друзьями, мы с ними одну лямку тянули. Не так это всё просто, как представляется на первый взгляд, девочка… Бандиты, воры, шулеры – все они занимаются каждый своей работой. Они так и говорят: «работать». Когда условия изменяются по той или иной причине, например власти затягивают удавку закона потуже, вся эта братва так и говорит: «Работать совсем стало невозможно». Для них это работа. Такая же работа, как для чиновников сидение за конторским столом от звонка до звонка.

– Вы так рассуждаете, дядя Ваня, будто оправдываете их.

– Ничуть. Я никого не оправдываю. Я просто пытаюсь смотреть на вещи отстранённо. Иначе я не смогу понимать, что происходит. А мне нужно понимать преступников. Преступник ведь не считается официально преступником до тех пор, пока суд не объявит его преступником. Когда же политика вдруг поворачивает оглобли, всё перемешивается. Совсем, кажется, недавно строго каралось распространение журналов с голыми девками. А сегодня это в порядке вещей. Ты вот, к примеру, на этом сделалась звездой.

– А до того была проституткой, – вспомнил Сергей, но тотчас поспешил сгладить сказанное: – Извини, Ксюха. Я не в том смысле, что я тебя презираю, не подумай. Проституция – способ зарабатывания денег, стало быть, тоже профессия. Одни латают ботинки, другие малюют картины, третьи сеют хлеб, четвёртые раздвигают ноги… Любопытная штука – профессия. Большинство из нас работает для того, чтобы ублажать других. Можно или нельзя прожить без продукта нашего труда – это вопрос особый. Но факт есть факт: мы все ублажаем других. Музыканты, художники, писатели, официанты, массажисты, артисты всех мастей все мы клоуны, из кожи лезем вон, чтобы развлечь клиента и получить за это деньги. Желательно побольше денег. И получается, что все мы занимаемся проституцией. Так что ты, Ксюха, не обижайся на меня. Я ведь не обвиняю тебя. Ты принадлежишь к одной породе, я – к другой. Кому-то нужен я, кому-то – ты. В этом нет ничего обидного.

– Я не обижаюсь, – негромко ответила она. – Чего мне обижаться. Я и не стесняюсь этого, когда вам говорю. Другим не сказала бы, а с вами могу позволить себе такую роскошь. Почему-то при вас я хочу говорить то, что думаю.

– А что касается торговли промежностью, – продолжил Сергей, – то я скажу вот что ещё. Ты бросила это дело, не смогла заниматься им. Другие не бросают, потому что мозги и тело у них устроены иначе. Проституция требует лошадиности, ослиности, сучести… Называй это любым бредовым словом, но только бредовым, ибо нормальные слова не соответствуют проституткам. У этих женщин смещены все центры, я имею в виду энергетические центры. Частая смена мужчин приводит к полной закупорке многих каналов, иначе тело просто не выдержит этого. Такова физиология женщины. А такая энергетическая закупорка приводит к колоссальным изменениям в деятельности тела и мозга.

– Яд, – произнесла Ксения.

– Какой яд?

– Мне казалось, что в меня вливали яд, – пояснила девушка. После каждого клиента я чувствовала себя словно отравленной.

– Это и есть то, о чём я говорю, – щёлкнул пальцами Сергей.

– Не переживай, Ксюша, – улыбнулся Романов и нежно взял Ксению за руку.

– А чего вы так нежничаете, друзья мои? – не понял Сергей. – Я уже вчера обратил внимание, что вы как-то смотрите друг на друга… не просто так… Ваня? Что случилось-то? Журналист я, в конце концов, или не журналист? Свой я человек или не свой? Могу я спросить вас обоих об этом без всяких там выкаблучиваний?

– Спроси.

– Спрашиваю. Что вы от меня скрываете?

– Ничего.

– Хо-хо! А то у меня глаза растут на заднем месте и я не очень хорошо разбираюсь, что происходит передо мной. Так, что ли? – Лисицын демонстративно отодвинул чай. – Скрытничаете?

– Нет, – ответил Романов, широко улыбаясь. – Но признаться тебе не в чем. Хочешь – верь, хочешь – не верь. Одно могу открыть: давным-давно я был близко знаком с Ксюшиной мамой.

– Что? – Сергей откровенно вылупил глаза. – Не может быть! Этого просто не может быть! Ничего себе встречка! Ничего себе зигзаг жизни! Я, братцы, хочу по этому поводу принять сто грамм.

– В доме ничего нет, – повторила Ксения то, что уже говорила недавно. – Я вас предупреждала, что есть только половина колбасного батона.

– Я пить не могу, – поднял руки Романов.

– Почему?

– Работать сегодня надо. Когтев ведь смылся.

– И что ты намерен предпринять? – Лисицын зевнул.

– Не знаю. Фотографии его повсюду разосланы. Будем ждать. Ведь где-то он должен прятаться. Обязательно объявится у кого-то из своих. Одному в такой ситуации не потянуть. Другое дело, что наверх он уже не сунется, так что придётся рыться в нижнем эшелоне… А теперь я помчался на службу.

– Мне тоже надо в редакцию, – поднялся Лисицын.

Закончив свои дела в редакции, Сергей позвонил Романову. Подошла Ксения.

– Как дела, подруга? – бодро начал он разговор.

– Отлично. Серёжа, я хочу сказать вам кое-что очень важное.

– Валяй.

– Я знаю, куда мог податься Когтев.

– Куда? – Лисицын в одно мгновение перестроился с редакционного настроения, затаил дыхание, превратившись в насторожившегося охотника.

– На мою квартиру. О ней никто не знает. Я сама бываю там крайне редко. Так что это, пожалуй, единственное место, где его никто не будет искать. Я чувствую, что он там.

– Ты кому-нибудь уже сказала об этом?

– Нет. Я хотела было сама туда поехать, но мне боязно. Миша ведь меня уже убил один раз, он меня сразу убьёт опять, если я появлюсь там.

– Молодец, что сдержалась, девочка. Всё-таки голова у тебя варит, хоть ты и фотомодель. Сейчас я к тебе подкачу. Жди меня. Если вдруг Романов приедет раньше, ничего не говори ему до моего появления, иначе он ждать меня не станет. А во мне что-то сегодня азарт пробудился нездоровый, его нужно утолить.

Вскоре Сергей Лисицын уже подруливал к подъезду полковника Романова. Ксения нетерпеливо смотрела в окно, и он увидел её сразу. Она высовывалась по плечи, жадно вглядываясь в каждый проезжавший автомобиль.

– Спускайся, – позвал он, выйдя из машины и делая приглашающий жест.