Без всякого желания с нашей стороны, хотя и не без причин, метафизика становится все более господствующим направлением. Мечта об овладении силами природы в конце концов поставила перед нами вопрос: что значит обретенная над природой власть? Когда, например, мы сможем сказать, что овладели скоростью? Когда сможем двигаться со скоростью света? Или когда научимся мгновенно перемещаться из одной точки Вселенной в другую? Да и нужны ли нам такие ужасные скорости? По-моему, единственный смысл стремления к столь сказочной цели заключается в том, чтобы в процессе ее преследования перемениться самим. Возможно, получив подобную свободу передвижения, мы задумаемся над природой и смыслом всей нашей деятельности? Если разум способен на столь невероятные прыжки, к чему отправлять вместе с ним наше бренное тело? И если тело и разум нераздельны, как мы склонны считать все более, разве не можем мы одним усилием воли переместиться и телом, и разумом, и душой в любую точку в любой момент, когда только того пожелаем?
Мы располагаем дошедшими до нас из самых ранних времен и из самых различных мест свидетельствами о необыкновенных, сверхчеловеческих способностях, которые проявляли в ходе истории некие существа. Как бы скептически мы к подобным показаниям ни относились, сама возможность визита к нам посланцев других миров не волновать не может. Утверждалось также, что посланцы далекого космоса ходят среди нас по нашей земле поныне, и кое-кто даже заявляет, что они де с пришельцами разговаривали. Так или иначе, но если пришельцы действительно находятся среди нас, значит им не понадобился миллион лет, чтобы до нас долететь. Или, осмелюсь добавить, им не понадобились эоны лет, чтобы научиться разговаривать на нашем языке или на любом другом, на котором люди общаются. Но если пришельцы способны говорить на любом языке, почему бы не предположить, что они могут разговаривать со всем человечеством на всех языках одновременно? Или, на манер секты пятидесятников, делать вид, что могут? Язык в лучшем случае довольно посредственное средство коммуникации: настоящим смыслом наделяет слово диалог душ или наполняющий речь живой дух.
Вот что имел я в виду, когда говорил выше о развитии метафизики. Проблемы, мучившие нас тысячелетиями, по мере приближения к их кажущемуся решению, по-видимому, меняют свое лицо. Что случится, например, с самим понятием скорости, когда мы освоим перемещение со скоростью света – возможность, которой не исключают даже самые трезвомыслящие ученые? И нужно ли нам продолжать разработку радаров и других средств коммуникации, если уже доказано, что люди могут общаться телепатически, находясь на любых расстояниях друг от друга? (Наверное, телепатическое сообщение между планетами или вселенными будет не намного труднее?) И если, как уже демонстрировалось не раз на протяжении бесчисленных лет, люди могут излечиваться (и даже возвращаться из царства мертвых) посредством заговора, наложением рук или же силой собственного внушения, зачем тогда университетам тысячами выпускать знахарей, не желающих пальцем пошевелить, чтобы понять или исследовать эти явления?
На определенном этапе жизни Гаутама Будда уселся под деревом бо с твердым намерением не вставать с места, пока ему не откроется тайна человеческого страдания. Иисус также скрывался от людей в течение семнадцати лет, чтобы, вернувшись на родину, принести с собой мудрость жизни, сводящую к нулю все наши познания.
Во всех наших рассуждениях мы исходим из понятия смерти. Хотя смерть не обещает ничего и ничего не решает. Наша жизнь не начинается в далеком идеальном мире или же в райском грядущем, она берет начало и заканчивается здесь, где бы мы ни были и в каких бы обстоятельствах ни находились. Привыкшие жить в трехмерном пространстве, мы тем не менее могли бы жить и в многомерном тоже. Ибо смысл жизни – в ее бесконечной изменчивости, неистощимости и негасимости.
Нынешняя мода на покорение пространства и времени, чтобы не сказать больше, преждевременна. Это всего лишь еще одно, особенно ярко выраженное проявление позыва освободиться от проблем, которые мы сами же себе навязали. Никогда еще к слову избранных не относились с таким недостатком искреннего внимания, как сейчас, и до сих пор в любой области человеческой деятельности, от юриспруденции до астрофизики, по-прежнему господствует серость. Мы не прилагаем ни малейших усилий, чтобы избавиться от болезней, пороков и недостатков; по существу, мы хотим невозможного – грешить не расплачиваясь. Отказываясь признать нашу тайну и неуничтожимость – а человек наделен ею в неменьшей степени, чем Вселенная, – мы относимся к далекому космосу как к своего рода охотничьим угодьям, предназначенным для всеобщего телевизионного оглупления. Процедура уже знакомая – открытие, захват, эксплуатация, уничтожение!
Что еще обостряет иронию, так это до смешного мелочный характер наших земных проблем. Мы не успеваем набраться разума, как обнаруживаем, что нам пора умирать. Увы, мы стареем, так и не достигнув возраста зрелости. И что еще хуже – бóльшую часть времени мы проводим в болезнях и заботах, короче, в отчаянии. Таким образом, еще до начала жизни мы представляем собой уже израсходованный материал.
Утешает только одно. Чем яростнее пытаемся мы бежать от самих себя, тем энергичнее некая сила загоняет нас обратно в наш собственный внутренний мир, и любая попытка вырваться приводит лишь к более глубокому самопогружению. Наверное, человек все-таки достигнет дальнего космоса. Самое важное при этом будет заключаться не в самом достижении, а в нашем большем понимании самих же себя. Если бы, подобрав камешек в поле, мы могли по-настоящему проникнуть в его природу, сущность или, так сказать, бытие, мы бы тем самым поняли, узнали и приняли весь дальний космос. Тогда нам не нужно было бы, подобно взбесившимся или сбившимся с орбиты кометам, шарахаться между звездами. Стоя обеими ногами на земле, мы могли бы быть где угодно в любой момент.
Вы скажете, это слишком просто? Но такова природа реальности. Вы хотите изменить мир? Тогда поменяйте миры! Это проще и радикальнее.
Примерно таким образом я размышлял, между тем как мы, ревя двигателями, неслись со скоростью пятьсот миль в час. Завтра скорость увеличится до тысячи миль, послезавтра – до пяти тысяч. Впрочем, мы можем умножить ее хоть на миллион, хоть на миллиард!.. Мы все равно куда-нибудь попадем. Но куда? Человек двадцатого века… сможет ли его разум и тело воспринять столь абстрактный джаз? И не следует ли прежде устремиться назад, возвращаясь во времени к нам самим, и замереть в воздухе, как колибри? Ты хочешь ли, милый, меда? Устремившись назад, мы бы продвигались вперед и вспять. Пожирая пространство, мы бы съедали время. Но в какое время вернулись бы? И какой бы его вектор выбрали?
Будда предлагал следовать восьмеричным путем. Иисус показал образец совершенной жизни. Лао-цзы уехал на буйволе, спрессовав свое всеобъемлющее и радостное учение в несколько неуничтожимых слов. В чем эти светила нас убеждали, так это в ненужности всех наших законов, кодексов и условностей, наших ученых трактатов, армий и эскадр, наших ракет, звездолетов и тыловых обозов. Все это только задерживает в пути, разъединяет, приносит смерть и болезни. А ведь требуется лишь относиться к ближним как к братьям и сестрам, следовать велению сердца, а не ума и заменить труды на игру, заниматься созиданием, а не изобретением. Мы не понимаем, что изобретательство только разрушало опоры, поддерживавшие прежде твердь нашего самообмана. Конечно, сегодняшний мир еще стоит на ногах, и наша Земля еще вертится, но их существование уже лишено смысла. Иллюзорный мир повседневности мертв в той же мере, что и планета, разом уничтоженная взрывом миллиона атомных бомб. И мы живем, как призраки, среди руин прошлого. Все выродилось в бессмысленное повторение. «Я здесь, я здесь всегда» – разве не так говорил Рембо?[185] Ни Лао-цзы, ни Просветленный, ни Князь Мира иначе, чем в своих астральных воплощениях, на далекие миры экскурсий не совершали. Они меняли миры. И тем самым свои далекие путешествия совершали. Но они не трогались с места. Не забудем, что дорога, ведущая внутрь, не менее далека, чем та, что ведет вовне.
