Стоит нам только начать строить планы для молодежи, отбирать для нее, к примеру, книги или друзей, стоит нам начать реорганизовывать жизнь, отделять зерна от плевел, как перед нами встает не просто проблема, а головоломка. Оценивать, выбирать, выделять, перестраивать, перераспределять – когда наконец это кончится? Вообразите, что вы наделены мудростью, милосердием и способностями Создателя. И теперь вам предстоит привести мир в порядок! Разве это не самый верный способ попасть в сумасшедший дом?
Америка подарила миру писателя – единственного из тех, кого я знаю, – каждой своей строчкой прославляющего согласие с миром. (Давайте также не будем забывать, что в свое время его считали автором непристойных книг, аморальным типом!) Эта теория согласия – наиболее сложная, но тем не менее самая простая из всех радикальных идей, выдвигаемых человеком; она воплощает понимание того, что общество состоит из конфликтующих членов на всех стадиях эволюции и регресса, что зло и добро сосуществуют, хотя одно есть не что иное, как тень другого, и что мир, несмотря на все его недуги и изъяны, создан для того, чтобы им наслаждались. Это не значит, что жизнью следует наслаждаться, достигнув определенной стадии совершенства. Весь колорит в том, что жизнью можно и нужно наслаждаться сегодня, независимо от обстоятельств. Эту мысль так прекрасно изложил Герман Гессе в уже упомянутой мной книге, что я не могу удержаться и не процитировать слова главного героя по имени Сиддхартха:
«Слушай хорошо, милый, слушай хорошо! Грешник, как я и ты, – это грешник, но когда-то он снова станет брахмой, он когда-то достигнет нирваны, станет Буддой, – так смотри же: это „когда-то“ лишь видимость, лишь подобие истины! Грешник – не на пути к превращению в Будду, он не находится в стадии какого-то развития, хотя наша мысль и не умеет представить себе дело иначе. Нет, в грешнике сейчас, уже сегодня, живет грядущий Будда, его будущее уже все здесь, ты должен в нем, в себе, в каждом чтить возникающего, возможного, спрятанного Будду. Мир, друг Говинда, не следует считать несовершенным или медленно идущим по пути к совершенству, нет, – он совершенен в каждый миг, все грехи уже несут в себе искупление, все маленькие дети уже заключают в себе стариков, все новорожденные – смерть, все умирающие – вечную жизнь. Ни одному человеку не разглядеть в другом, как далеко тот ушел на своем пути, в грабителе и игроке ждет Будда, в брахмане ждет грабитель. В глубоком созерцании есть возможность снять время, увидеть все прошлое, существующее и становящееся как одновременное, и все оказывается хорошо, все – совершенно, все – брахман. Поэтому то, что есть, мне видится хорошим, мне видится смерть как жизнь, грех как святость, ум как глупость; все должно быть таким, все нуждается лишь в моем согласии, в моей готовности, в моем любящем понимании, чтобы стать для меня хорошим. Чтобы только помогать мне. Чтобы никогда не причинять мне вреда. На своем теле, на своей душе я испытал, как мне был необходим грех, как нужны были и чувственное наслаждение, и суетность, и стремление к деньгам, и нужно было отчаяние позора, чтобы преодолеть сопротивление души и научиться любить мир, чтобы не сравнивать его больше с каким-то мне желательным, мной нарисованным миром, неким выдуманным мной типом совершенства, а видеть его таким, какой он есть, и любить его. И с радостью ему принадлежать…»[76]
Итак, давайте начнем с «Али-Бабы и сорока разбойников» – первой книжки серии. Почему бы и нет? Это чудесная сказка, страшно любимая мной в детстве. Не знаю, пошло мне это во вред или на пользу. Знаю лишь то, что некоторые книги, которые я с жадностью проглатывал и в значении которых не уверен (по части их вреда или пользы), никогда не включат ни в эту, ни в любую другую серию детских книг. Существует ряд произведений, который ни один серьезный «просветитель» никогда не представит на суд молодому поколению, хотя именно они раскрыли мне глаза на жизнь, чего не удалось добиться ни одной «полезной» книжке. Так называемые полезные книги, по обыкновению, настолько скучны, что не способны причинить ни вреда, ни пользы. Я хочу сказать, если это еще неясно, что никому – и уж подавно ни родителям, ни наставникам – не дано заранее предсказать, какая книга или книги, предложение, идея, фраза может порой открыть врата восприятия ребенка. Нам вдалбливают столько мудреного, напыщенного вздора; как читать для самообразования, для души, с практической целью и так далее. Для себя я обнаружил (и едва ли я в этом одинок), что мне больше всего нравились книги – не важно, серьезные или нет, – которые будили мое воображение, стимулировали, наставляли, вдохновляли, в общем, все что угодно. То ценное, что мы узнаем из книг, мы узнаем косвенно, по большей части бессознательно. По-моему, нам слишком часто внушают, что истину постигаешь через боль и страдание. Не буду оспаривать справедливости подобного мнения, но я уверен, что мы в неменьшей мере приближаемся к ней – и, быть может, еще успешнее – в минуты радости, блаженства, озарения. Преодоление играет свою роль, но мы частенько его переоцениваем. Гармония, ясность, безмятежность – все это итоги не противоборства, а капитуляции.
Так что не будем слишком волноваться по поводу духовной пищи для наших детей. Пусть они сами добывают ее и насыщаются, совсем как мы сами, разделяют наши проблемы, воплощают наши мечты, вселяют в нас любовь. Пусть остаются теми, кто они есть, то есть неподдельной частью этого «единого мира», в котором вольно или невольно, сознательно или бессознательно обитаем мы все. Не в наших силах оградить их от тех трудностей, от которых не ограждены мы сами. Если мы хотим защитить их, нам прежде предстоит научиться защищать себя самих. Но хотим ли мы этого? И знаем ли, чтó в действительности означает «защита»? И в чем ее смысл? Если бы мы это знали, то само это слово давно исчезло бы из нашего лексикона.
Надеюсь, мадам Ше-Рис не сочтет меня противником своей программы. Единственно, чего я не приемлю, – это иллюзии, будто в процессе чтения образцовых книг могут быть воспитаны образцовые граждане. Нам суждено сосуществовать как с совершенными, так и с далекими от совершенства людьми и учиться у них, несовершенных, так же или еще больше, чем у прочих. Если – по истечении скольких веков? – мы не преуспели с устранением из жизни того, что нас терзает, возможно, нам необходимо еще пристальнее вглядеться в жизнь. Не исключено, что единственное зло, от которого мы страдаем, – наш отказ поглядеть в лицо реальности, а все остальное – не что иное, как иллюзия и заблуждение.
«Труден не сам Путь, а его выбор!» Или как выразился другой древний учитель: «Путь рядом, но люди ищут его вдали. Он – в легком, а люди ищут его в трудном».
Пэтчен[77] – гнев и свет
Перевод В. Минушина
Первое, что замечаешь при встрече с Кеннетом Пэтченом – это что он живой символ протеста. Отчетливо помню свое первое впечатление от него, когда мы встретились в Нью-Йорке: впечатление мощного, чуткого существа, крадущегося на бархатных лапах. Этакий праведный убийца, подумал я про себя, когда мы обменивались рукопожатиями. И это впечатление никогда не оставляло меня. Так это или нет, но чувствую, ему доставило бы высшую радость собственными руками уничтожить всех тиранов и садистов на нашей земле вместе с искусством, институциями и всей механистичностью повседневной жизни, которые поддерживают и славят их. Это тикающая бомба, постоянно угрожающая взорваться среди нас. Нежный и вместе с тем безжалостный, он способен отдалять от себя именно тех, кто желает помочь ему. Он неумолим: не отличается ни хорошими манерами, ни тактичностью, ни любезностью. Не щадит никого. Подобно гангстеру, он следует собственным законам. Дает шанс поднять руки, прежде чем пристрелить. Однако ужас, охватывающий большинство людей, слишком велик, чтобы поднимать руки. И они бывают уничтожены.
