Сенатор Куртц пронесся мимо улыбающегося портье. Дальше он шел по лабиринту коридоров — до тех пор, пока не достиг роскошной приемной. Толстые ковры и кожаная мебель придавали ей вид уютного номера пятизвездочного отеля. Негромко гудел кондиционер. Единственным атрибутом религии, да и вообще единственным украшением на спартанских стенах, был простой деревянный крест рядом с закрытой дверью в дальнем конце комнаты. На именной табличке над дверью было написано: «Преподобный Джим Уайт». Сенатор решительно пересек комнату и резко постучал в дверь. Секундой позже из-за двери хрипло гаркнули:

— Войдите!

Акцент был техасский, голос — энергичный.

Сенатор Куртц распахнул дверь настежь, шагнул за порог — и тут же был встречен громким радостным восклицанием.

Преподобный Джим Уайт был крепко сбитым мужчиной маленького роста, немного за пятьдесят, с приплюснутым боксерским носом и волевым лицом.

— Сенатор! Вот так сюрприз! А я ждал вас только завтра. — Преподобный поднялся из кресла и обошел письменный стол. Техасский говор, казалось, заполнил всю комнату.

Сенатор схватил протянутую руку, и двое мужчин обменялись рукопожатием, а затем обнялись, похлопав друг друга по спине. Обращение преподобного «сенатор» к Куртцу было скорее шуткой: они знали друг друга с детства. Вместе они являлись тайными вдохновителями трансформации Церкви из малоизвестной секты в главную силу евангелистского движения. Они исколесили всю страну и силой веры, личного обаяния и харизмы убедили тысячи простых американцев стать своими последователями.

Сенатор Куртц отступил на шаг и оглядел друга с головы до ног.

— Так рад видеть тебя, Джим. Отлично выглядишь. Стал ходить в бассейн, как я советовал тебе?

Преподобный от души рассмеялся.

— Ха! Только когда выдается минутка. Дел по горло, пишем программы, транслируем, представляем новых важных членов общине… Порой и задуматься-то некогда. Но ты садись, садись — и рассказывай все по порядку.

Оба подошли к паре кресел, стоящих друг против друга за маленьким кофейным столиком. Оживленно-благодушное выражение лица преподобного мгновенно сменилось на предельно серьезное, и он стиснул подбородок пухлой ладонью.

— Итак, с какими ты ко мне вестями? Мы почти у цели?

Уверенно кивнув, тщательно взвешивая каждое слово, сенатор Куртц медленно проговорил:

— Джим, я считаю, что мы сделали это.

Лицо преподобного вновь осветилось. Он с трудом подавил восторг.

— Правда? Ты всерьез считаешь, что наш час вот-вот пробьет?

— Да, Джим, это так. Я не вижу, что может сейчас остановить нас. Честно говоря, не надеялся, что все так удачно сложится. Опасную ересь британского профессора мы вымарали из истории. И маховик запланированного Корпорацией переворота уже запущен. Я лично присутствовал на заседании правления. Считанные дни отделяют нас от Армагеддона.

Глаза преподобного Джима округлились. Наконец-то после стольких испытаний они на пороге своей мечты. Сенатор продолжил:

— Прямо отсюда я полечу в Каир, там будет мой командный пункт. Со своими агентами в Израиле я связывался — они готовы. Нам удалось провезти мини-термоядерное устройство и установить его в мечети Аль-Аксы в Иерусалиме, чтобы приурочить его подрыв к началу глобального кризиса. Как я уже докладывал, наши люди пробрались через заброшенный древнеримский коллектор и заминировали Стену Плача. Когда она обратится в пыль, израильтяне автоматически отдадут приказ ВВС бомбить Мекку. Восток запылает. Уверен, Израиль не преминет использовать ядерное оружие, и по моим подсчетам в первые дни ожидаются потери свыше ста миллионов человек. Все это начнется по моей команде в понедельник утром, в день весеннего равноденствия.

Проповедник поднялся и вытянул правую руку с растопыренными пальцами к потолку роскошного кабинета. Широко распахнутые глаза влажно блестели. Громовым голосом он восторженно прокричал:

— Хвала Господу!

Мачу-Пикчу, отель «Руинас», 7.35 утра. Новенький японский внедорожник, взвизгнув покрышками, остановился перед входом. Из машины выбрались убийца профессора Кента и его сообщник: они казались совершенно неуместными здесь, на фоне сказочно красивых гор, на пыльном тротуаре перед отелем, среди неряшливо одетых андских крестьян.

Не теряя времени, оба направились в вестибюль отеля. За стойкой сидел пожилой мужчина, в углу горничная мыла шваброй пол. И портье, и женщина с удивлением посмотрели на вошедших. Редко можно увидеть в Мачу-Пикчу мужчин в костюмах и на новеньких машинах, однако каждый житель Перу от мала до велика знал, что стоять на пути у таких людей себе дороже. Прислонив швабру к стене, пожилая женщина поспешно ретировалась в коридор.

Убийца повернулся к своему спутнику и заговорил. Голос его был низким и полнился нотками разочарования и раздражения.

— Да говорю тебе, мы их профукали.

У спутника был обеспокоенный вид. Он решительно направился к стойке и рявкнул старику:

— Журнал регистрации сюда — вчерашние постояльцы! Живо!

Испуганный портье принялся узловатыми пальцами листать книгу в кожаном переплете, стараясь найти нужную страницу.

— Дай сюда, старый болван.

Молодой человек выхватил книгу из рук старика и стал сам листать. Через несколько секунд его указательный палец остановился напротив фамилий двух постояльцев — Донован и Рутерфорд. Грязно выругавшись, он поднял глаза:

— О'кей, viejo, куда они уехали? Donde estan los gringos?

Глаза портье расширились от страха и непонимания. Он поковылял от стола к двери в комнату за его спиной. Молодой поднял доску стойки и последовал за портье в заднюю комнату. Старик съежился у стены подсобки и что-то забормотал на индейском диалекте. Терпение парня лопнуло, он заорал:

— Где Донован и Рутерфорд? Donde estan Donovan and Rutherford?

Портье рухнул на колени и отклонился, словно ожидая удара. На ломаном английском он выдавил:

— Сеньор, иностранная пара уехала ночью.

— Куда, куда уехала-то?

— В сторону Боливии…

Молодой шагнул к нему и схватил за загривок:

— Одни уехали? Или кто-то поехал с ними?

— Да, сеньор… Да, сеньор. Они поехали с другом, с сеньором Флоресом.

К ним присоединился убийца. В отвращении он скривил рот.

— Они в курсе, что за ними гонятся. Надо торопиться.

Молодой швырнул старика на пол, и оба бросились вон из отеля.

Когда Кэтрин и Рутерфорд выбрались из машины и отряхнулись от пыли, Эрнан показал на хижину, служащую пограничным постом: рядом с ней виднелся одинокий джип, припаркованный на боливийской стороне.

— Вот кто вас подбросит. До Ла-Паса долетите вмиг. Водителя зовут Киттэ, по-английски не говорит совсем. Остановитесь у него и там спланируете безопасное возвращение домой.

Эрнан сложил ладони рупором и прокричал в направлении недвижимо замершего автомобиля:

— Hola, Quitte, estoy aqui con mis amigos! Vamonos!^[21]

Водительская дверь распахнулась, и с подножки соскочил невысокий улыбающийся индеец. Он помахал им, и Эрнан махнул ему в ответ, затем повернулся к ученым и стал прощаться. Глаза его горели, и весь его вид говорил о том, что он желает им удачи в их поиске.

— Друзья мои, удачи вам. — Он пристально посмотрел в глаза Кэтрин. — Но главное, будьте осторожны.

Кэтрин почувствовала, как к горлу подступил комок: в душе зашевелилось мрачное предчувствие.

— Почему вам не поехать с нами в Ла-Пас и не переждать несколько дней?

Эрнан улыбнулся и покачал головой:

— Нет, Кэтрин, я должен вернуться к родным и быть с ними — у нас все еще траур.

С этими словами они обнялись, и Кэтрин отстранилась с глазами, полными слез. Рутерфорд и Эрнан тепло пожали друг другу руки.

— Спасибо вам, Эрнан. Обещаю, мы сделаем все, что в наших силах, чтобы узнать правду о Мигеле и профессоре и остановить Безумова.