(Видно в Штатах подготовка, лётчиков – сплошной позор)

И советский истребитель, (за подробности простите)

Полетел за ним как витязь, – но не состоялся спор,

Сбит советской же ракетой, асс советский под забор

Бух! Взлетит ли? Невермор.

Но осколки крыльев грозных ёбнулись с высот морозных,

И середь полей колхозных янки сел и сдался он.

…Дом писателей в то время, вечер затевал по теме

'Переводы из поэтов США', – а тут такой позор!

И, приказами инстанций, заменён на вечер танцев,

Был тот вечер, чтоб с тех пор

Безо всяких предпочтений, от американских чтений

Не осталось даже тени

в Ленинграде – НЕВЕРМОР!!!

Был задет ракетой меткой сам Ефим Григорьич Эткинд,

Бен, Бетаки, Комарова, С. Петров и Щербаков,

Так стукач Ве. Ге. Адмони помешал моей вороне,

Прозвучать в пристойном тоне возле невских берегов,

Он, в писательском загоне возле невских берегов,

Каркнул: 'Пррроиски врррагов!'

____________________

Но история 'с приветом' не кончается на этом.

Тридцать лет прошло, и что же? Ворон с книжкой прилетел,

Я как раз сидел с бутылкой, сонно тыкал в сёмгу вилкой,

И раздумывал, зачем же он сюда в Париж летел?

Это чьи ты, дурень старый, приволок мне мемуары?

'Кто послал тебя, базаром отрывать меня от дел?

Ворон: (театральным шопотом): Воронелл…

И среди пустого сада, крылышки сложив как надо,

За отсутствием Паллады, оглядевшись, сел на ель,

Я ж, наученный Эдгаром, понял: это он – не даром,

Задавать ему вопросы надо, несмотря на хмель:

' Старый Ворон, ты – свидетель в том, что знают даже дети:

Кто хвастливей всех на свете, кто рифмует с дубом ель?

Гаркнул Ворон: 'Воррронель!!!'

____________________

Бетаки Василий Павлович

"Эм. Зенкевич наворонил:

"Ворон в стиле "макарони",

До чего ж забавный вздор!

Хоть у вас его издали

Десять лет тому, не далее -

Но ещё раз? "Nevermore"

Может Брюсову поблажка?

Но с инверсиями тяжко,

С русским языком беда…

Сотню строк пока читаешь,

Зубы все переломаешь!

Брюсов? "Больше никогда"

Посему прошу без драки

В переводе Ве. Бетаки

"Ворона" в набор пихнуть,

Не ругать его манеры,

Не причёсывать сверх меры,

И, конечно, "Не вернуть"

Посреди ебаной ночи, раскумарен, раскурочен,

Продирался я сквозь книгу, презаумнейшую гадь,

Я почти что отрубился, как сквозняк вдруг появился,

Будто кто-нибудь ломился в дверь, его ебена мать

"Гость", – подумал я, – "ломится в дверь, его ебена мать,

Только он и нехуй ссать".

О, я помню всё отлично, был декабрь, мороз приличный,

И камин хуячил отблеск на меня, тома, тетрадь,

Ну я уже ждал солнца, чтоб оно в моё оконце,

Вместо книг дало ответ мне на вопрос "О где ты, Кать?",

О созданье, что на небе будут звать именем "Кать",

На Земле ж – никак не звать.

Но когда вдруг тюль взметнулся, будто разом ебанулся,

Я зассал, словно меня щас кто-то в жопу будет драть,

Слушая сердцебиенье, я лечился повтореньем:

"Это просто гость припёрся вдруг, его ебена мать,

Ебанутый гость припёрся вдруг, его ебена мать,

Вот и всё, и нехуй ссать".

Я вздохнул, собрался с тестом, жопу оторвал от кресла,

И сказал: "Мужик, или баба – я уже ложился спать

Ты прости, я тут напился, и, похоже, отрубился

Не заметил, кто вломился ко мне в дом, ебена мать,

Где ты там?" – и распахнул я дверь, её ебена мать -

Пустота одна, ебать!

Я стоял, как ебанутый, и смотрел, как ветер лютый,

Носит сны, которых смертным никогда не увидать,

Тишина. Спокойно. Клёво. Только тьма была сурова.

Вдруг раздалось это слово – будто шёпот бога "Кать?"

Прошептал я вдруг, и эхо принесло назад мне "Кать!"

И ни хуя больше, блять!

Я обратно в дом вернулся, чуть от чувств не ебанулся,

Только слышу – будто кто-то в двери ломится опять.

"Так", – сказал я, – "всё понятно, это ветер, друг мой ратный,

Носится туда-обратно, собирая свою рать,

Всё, спокойно, просто ветер собирает свою рать,

Только ветер, нехуй ссать".

Я открыл окно пошире, тут же, блять, на три-четыре,

В дом влетел старючий Ворон, гордый, будто кучмин зять,

Хвост задрал, глаза навыкат, с видом "мне не смейте тыкать!"

Словно он пацан конкретный, пролетел, ебена мать,

До Паллазиного бюста пролетел, ебена мать,

Сел, молчит, и поебать.

Этот пендер, тварь от бога, посмешил меня немного,

Как ощипанный петух, что сохраняет свою стать,

"Ты похож на пидараса," – я сказал, – "но ты прекрасен,

Словно выходец из ада, где лишь тьма, и тишь да гладь,

Расскажи, как тебя звали в царстве, где лишь тишь да гладь?"

Вякнул ворон "Нахуйблять!"

Я признаться, растерялся, когда ворон мне назвался,

Бред, конечно, но тихонько начал я охуевать,

Приколите, что творится, как же надо обдолбиться,

Чтоб божественная птица в дверь вошла, ебена мать,

Чтобы птица иль зверушка в дверь вошла, ебена мать,

С погонялом "Нахуйблять"!?!

Ну а ворону – всё похуй, и ни хорошо, ни плохо,

Будто всё сказал он словом этим, что хотел сказать,

И сидит – не шевелится, даже взглядом не косится,

Наконец сказал я птице: "Смог друзей я проебать,

На рассвете ты съебёшься, всё успел я проебать…"

Ворон каркнул "Нахуй, блять!"

Меня словно долбануло – так удачно пизданул он,

"Он, наверно," – я подумал, – "жил в бараке, где кровать

По утрам залита кровью, а по вечерам – любовью,

Жизнь в глаза кидала солью, заставляя напевать,

Всех ебала в хвост и в гриву, заставляя напевать

Строчку "Нахуй – Нахуй, блять".

Ворон – эта тварь от бога – всё смешил меня немного,

Я уселся в своё кресло и расслабился опять,

Утонувши в кашемире, словно званый гость на пире,