В дом пустой вернувшись снова, с болью в сердце – нет ей

слова,

Вскоре стук услышал новый – громче прежнего того.

"Видно, – я сказал, – там что-то бьет в оконную решетку.

Надо бы проверить, что там странно так стучит в окно.

Только сердце успокою, и взгляну, что бьет в окно.

Ветер лишь, скорей всего!"

Только распахнул я ставни, как влетел, шумя крылами,

В дом мой Ворон величавый, очевидец тьмы времен.

И надменно, без почтенья, без малейшего смущенья,

Будто лорд, без приглашенья, важно сел над дверью он -

Заскочив на бюст Паллады, важно, будто бы на трон, -

Сел, и все, и замер он.

И при виде черной птицы, смог я вдруг развеселиться,

Словно шутка над испугом – этот траурный убор.

"Хоть хохол торчит – не очень, не пуглив ты, это точно, -

Я признал. – Зловещий Ворон, знающий Ночной простор -

Как зовешься, покоривший Ночь – Плутона злой простор?"

Ворон каркнул – "Nevermore!"1

Потрясен я был нескладной птицей, говорившей складно,

Пусть ответ ее, конечно, был не складный разговор;

Невозможно согласиться, чтоб к кому влетела птица,

Осчастливив тем, что села, как еще один затвор, -

На скульптурный бюст над дверью, будто чудище-затвор, -

С этой кличкой – "Nevermore".

Но сидел он отрешенно, так сказав, на бюсте, словно,

Вместе с этим странным словом жизнь покинула его,

Ничего не добавляя, ни пера не поправляя -

Лишь когда пробормотал я, "Как друзья все, до сих пор -

Утром он меня оставит, как Надежды, до сих пор." -

Вдруг изрек он: "Nevermore."

От внезапности я вздрогнул – да и кстати было слово.

"Несомненно, – я промолвил, – заучил он этот вздор -

Вздох хозяина, чьи беды не давали видеть света,

И печалям стал ответом, как припев иль заговор -

И надеждам отпеваньем – тот тоскливый заговор:

"О, довольно – nevermore."

Но, как прежде, эта птица – повод, в шутке, мне забыться;

Кресло к двери развернул я, к бюсту, к Ворону в упор,

И на бархат опустился, и в фантазии пустился,

Сочиняя, что пророчил мне посланец давних пор -

Черный, мрачный и ужасный очевидец давних пор,

Мне прокаркав: "Nevermore."

Так сидел я, в размышленье, но уже без обращенья

К птице, чьи глаза сверкали, в сердце мне вжигая взор,

И мечтал я, отдыхая, мягкий бархат приминая,

Что свет лампы, обтекая, в странный превращал узор.

Фиолетовый тот бархат, тот причудливый узор,

Ей не смять, ах, nevermore!

Воздух, в сладком представленье, загустел в хмельном куренье -

Серафим махнул кадилом, став незримо на ковер.

"Бедный грешник, – тут вскричал я, – Божьи ангелы, слетая,

Дарят отдых, мир, непентес1 горькой скорби о Линор;

Жадно пей благой непентес – пей, и позабудь Линор!"

Каркнул Ворон: "Nevermore."

Я сказал: "Исчадье ада! – Ворон вещий, или дьявол! -

Послан ли сюда Лукавым, или брошен в сей простор

Ты неистовой стихией, в царство колдовской пустыни,

В дом, где Ужасом все стынет – о, ответь мне, вещий взор -

Ждет ли Галаад целебный? – заклинаю, вещий взор!"

Каркнул Ворон: "Nevermore."

Я сказал: "Исчадье ада! – Ворон вещий, или дьявол! -

В Небесах, что Бог над нами, возлюбивший нас, простер -

Предреки: душе скорбящей, ныне далеко бродящей,

Встретится святая дева – ангел с именем Линор,

Незабвенный, лучезарный ангел с именем Линор."

Каркнул Ворон: "Nevermore."

"Птица-бес, ты стала лишней! – завопил я тут, вскочивши. -

Убирайся – в Ночь, и Бурю, и Плутона злой простор! -

Черных перьев не роняя, знака лжи не оставляя,

Дом немедля покидая – наш закончен разговор!

Клюв свой вынь навек из сердца, прочь же, кончен разговор!"

Каркнул Ворон: "Nevermore."

И сидит, сидит неслышно, не взлетая, неподвижно,

Дремлет на Палладе бледной черный демон до сих пор;

Но глаза его сверкают, ничего не упускают,

В свете лампы он роняет тень на вытертый ковер.

И душе моей из тени, тяжко павшей на ковер,

Не подняться – nevermore.

перевод – февраль 1999

Перевод Игоря Голубева

Било полночь. Был я болен, духом пуст и обездолен,

Заблудился в старой Книге, в неразгаданных словах.

Пробужденьем от кошмара прозвучали три удара,

Как когда-то – три удара старой битой на дверях.

Я подумал: там прохожий зябко ёжится в дверях,

Заблудившийся в полях.

Только я привстал со стула, лампа, помню я, мигнула,

Пламя словно бы от ветра закачалось на свечах.

И внизу качнулись тени – сумма смуты и смятений,

Не вопросы, просто тени, молча лёгшие во прах…

Ах, Ленор, моя утрата, ночи, лёгшие во прах…

Ты ушла – и мир зачах.

Зашуршало что-то в шторах, из угла донёсся шорох,

Будто ночи одиночеств отражаются в вещах,

Довершают мне потерю приглашеньем к суеверью,

Тут же кто-то ждёт за дверью с чёрной ночью на плечах…

Я нарочно медлю, что ли? Поневоле смутный страх,

Если полночь на часах.

Впрочем, хватит! Может, хуже там – кому-то – в зимней стуже.

Я откинул крюк тяжёлый и за дверью нараспах

Огляделся: "Гость иль гостья, здесь темно как на погосте,

Где же вы? Не прячьтесь, бросьте!…" – Пустота и снежный прах.

Леденеющий от злости, ветер гонит снежный прах,

Стонет в кленах и в кустах.

Но озноб бежит по коже не от ветра, не похоже,

Вроде б что-то или кто-то, заблудившийся в мирах,

Из глубин декабрьской ночи сообщить мне что-то хочет,

Передать мне что-то хочет знаком или на словах.

Вдруг "Ленор" шепнуло эхо… Может – я позвал впотьмах,

Может, просто шум в ушах.

У меня замёрзло сердце, я вернулся в дом согреться,

Сел к камину и услышал тот же стук, вернувший страх.

Но сказал себе: "Так часто клёны полночью стучатся,

Нам мерещатся несчастья, людям, жмущимся в домах, -

Будто призраки стучатся к людям, жмущимся в домах,

А всего-то – ветки взмах".

Но едва окно раскрыл я, вижу клюв, глаза и крылья -