В сентябре 1939 года вспыхнула вторая мировая война. Все значительно усложнилось. Прошло еще восемь месяцев. В начале июня 1940 года Франция потерпела поражение в войне. Реакционное правительство маршала Петэна капитулировало и заключило перемирие с Гитлером. Для испанских республиканских беженцев, особенно для бывших офицеров республиканской армии, возникла реальная угроза быть выданными французскими властями гитлеровцам или франкистам. Михаил Крыгин в числе других бежит из концлагеря и вступает в один из боевых отрядов французского Сопротивления. Дальше след его теряется. Остается лишь предположить, что он погиб в борьбе с гитлеровскими оккупантами, продолжая идти по пути, избранному 18 июля 1936 года. С тех пор прошло почти сорок лет, и Михаилу Андреевичу Крыгину сейчас бы шел восемьдесят седьмой год…

Каждый понедельник в 9 часов 00 минут секретарь райкома Иван Матвеевич Огородников собирал хозяйственников села у себя в кабинете. Это уже стало традицией. Здесь был и заведующий больницей, и председатель рыбкоопа, начальник коммунхоза и прокурор, директор школы и начальник милиции. Руководители организаций рассаживались вокруг длинного секретарского стола и по очереди отчитывались за проделанную работу, предъявляли претензии один другому, если таковые были, намечали план на будущую неделю. Огородников внимательно выслушивал их, делал пометки в блокноте, потом подводил итоги и распускал всех по своим службам. Иногда секретарь оставлял того или иного начальника, давал советы или «снимал стружку» за невыполненные мероприятия.

На этот раз Иван Матвеевич попросил остаться председателя рыбкоопа и начальника милиции. И тот и другой остались сидеть за столом, ждали, когда остальные покинут кабинет, и недоуменно переглядывались. Секретарь что-то записывал в свой блокнот и, казалось им, забыл про них. Но когда последний хозяйственник осторожно прикрыл за собой дверь, Огородников поднял голову, внимательно посмотрел на одного и другого.

— Вчера вечером мне звонил Дорофеев. У него третий день в колхозе пьянство. Пастухи пьяные. Одно стадо оленей разбежалось по тундре… — Иван Матвеевич встал из-за стола. Скулы на лице заострились. Помолчал. Потом еще раз окинул взглядом председателя рыбкоопа и майора. — Почему такое халатное отношение к своим обязанностям? Почему не выполняется решение исполкома о продаже алкогольных напитков? Для чего мы собираемся здесь, теряем время, принимаем решения? — Секретарь говорил негромко, но выразительно.

— Позвольте, Иван Матвеевич, — председатель рыбкоопа встал со стула, лицо бледное, — водку мы продаем только в предпраздничные дни. Решение исполкома не нарушаем.

Начальник милиции молчал.

— В предпраздничные дни… Председатель колхоза, по-твоему, мне голову зря морочит? Может, разыгрывает? — Огородников на минуту умолк. — Я вас оставил для того, чтобы разобраться в этом неприятном деле. Предлагаю тебе, Андрей Семенович, — обратился он к председателю, — направить своего ревизора. Пусть проверит, сколько завезли в магазин водки, сколько продали. А тебе, майор, надо своего откомандировать. Вот хотя бы Сергеева. Он у тебя новенький, но и ему надо включаться в дело… Распустить стадо…

Молодой следователь ОБХСС лейтенант Сергеев и ревизор рыбкоопа Пименов в понедельник попасть в колхоз не смогли. Они долго ходили за летчиками, уговаривали их лететь, но те только кивали на небо.

— Вот тучки разойдутся, тогда пожалуйста, — говорил командир, — мы всегда готовы.

А небо еще с утра было хмурым. На взлетной площадке вовсю бегали снежные ручейки. Снег крутился, поднимался кверху. А к обеду разыгралась уже настоящая пурга. О вылете не могло быть и речи.

— Идемте домой, — сказал равнодушно Пименов, — пурги у нас не редкость. Теперь неделю дома загорать придется.

— Неделю?! Да вы что! — горячился Сергеев, будто ревизор был виноват в том, что пурги здесь длятся неделями. — На собаках поедем.

— Идемте в село. Укажу жителей, имеющих собачьи упряжки. Но вряд ли кто в такую падеру осмелится поехать.

Пименов оказался прав, везти их на собачьей упряжке никто не согласился.

— Как же приказ? Что я скажу майору? — убивался молодой лейтенант.

— Майор и сам все видит. Теперь хорошо сидеть дома и чаи попивать. Вон даже и домов уже из-за снега не видно, — успокаивал Сергеева ревизор.

— Может, пешком пойдем?

— Да вы что? Девяносто километров в пургу! Не чудите, молодой человек.

Сергеев шел за Пименовым, и горькие мысли мучили его. Неужели нет никакого способа уехать? И это его первое поручение.

А тем временем короткий декабрьский день уже кончался. Село потонуло в снежной завесе. Даже рано зажженный свет в домах не пробивал эту густую снежную пелену. В десяти шагах уже ничего не было видно.

Особенно горько стало Сергееву, когда он зашел в кабинет майора, и тот, увидев его, тяжело вздохнул. Лейтенант опустил голову, смотрел на свои серые от снега валенки и молчал. Он готов был провалиться сквозь землю.

— Да… Плохо, что не улетели, — майор подошел к лейтенанту. — Только не терзайте себя так. Делу этим не поможешь. Как некстати эта пурга. Ох, некстати, — майор замолчал, прошел по скрипучим половицам к окну. Прислушался. За окном бушевала пурга, дребезжало плохо замазанное оконное стекло. — Звонил уже мне Дорофеев. — Начальник милиции снова прошелся по кабинету. Под его тяжелыми шагами половицы жалобно поскрипывали. — Слышимость отвратительная, треск сплошной. Взволнован был председатель колхоза. Почти ничего я у него не разобрал. Одно понял, что Авзелкут, зоотехник его, ездил к пастухам разбежавшегося стада. Сегодня нарта вернулась. Авзелкут мертв.

— Замерз или убили?

— Что с ним случилось, понять не мог. Одно знаю, зоотехник замерзнуть не мог. — Майор медленно ходил по кабинету. — Знал я Авзелкута. Молодой еще, один из первых национальных специалистов… Не мог он замерзнуть, не мог.

— Может, пьяный был?

— Нет. Плохо, что вы не улетели в колхоз. А пурга вон как расходилась, за неделю может не кончиться.

— Вы думаете… убийство?

— Не могу утверждать. Но в колхозе творится непонятное. Кто-то, видно, самогон варит.

— А может, продавец?

— Не верится мне, чтобы продавец нарушил постановление исполкома. За место он держится. Скорее всего кто-то из русских… Как некстати пурга.

Пурга кончилась на пятый день. Сергеев с Пименовым наконец-то смогли вылететь в колхоз. Они сидели на жестких стульях рядом, поочередно дули на замерзшее круглое окно, иногда перебрасывались словами.

— Вы откуда к нам? — спрашивал ревизор.

— Омское юридическое кончил. Я ведь сибиряк. Раньше в армии служил. А к вам, на Камчатку, за романтикой, как говорится, по собственному желанию.

— У нас-то неплохо. Только вот морозы, пурга… А люди у нас хорошие. Вот хотя бы коряки. Прямо взрослые дети. Очень уж они доверчивы. И гостеприимны… Поживете, сами увидите. Могут тебе все отдать, если посчитают тебя другом. Но бывают и упрямы.

— А вы сами-то здесь давно живете?

— Я старый житель, можно сказать, камчадал. Десять лет уже здесь.

Лейтенант Сергеев в первую очередь думал осмотреть труп Авзелкута. Потом проверить магазин. Возможно, им с Пименовым придется заменить завмага. Провести собрание, выявить виновных. «Надо будет построже, — думал Сергеев, — зло рвать с корнем».

— Сколько живу здесь и все удивляюсь корякам, — перебил размышления Сергеева ревизор. — Если вспомнить историю, то эта народность почти всегда была в зависимости. Раньше разоряли их купцы-промышленники, потом иностранцы. Казалось бы, у них должен выработаться иммунитет, так сказать, против всяких белых. Но у них этого нет.

— О чем вы говорите? Иммунитет… Какой иммунитет, когда Советская власть. Теперь их никто не притесняет. Наоборот, делается для них все: школы-интернаты, теплые дома и больницы. На юг, к морю отдыхать отправляют.