И так продолжалось всю ночь.

А утром на плацу появились какие-то армейские чины, начали сортировку. Как видно, среди них были и контрразведчики, потому что вот одного отвели в сторону, затем другого.

Уж на что казались Федору надежными его документы, но сейчас, после встречи с княжной, ему своей фамилии приходилось опасаться. И он осторожно стал продвигаться к столу, за которым проходила проверка документов, хотелось узнать, что там и как. И неожиданно — даже глазам не поверил — увидел старого знакомого: кондуктора Шоплю, боцмана о дредноута «Воля». Боцман за это время так раздобрел, что, оглядывая скученных людей, шеей не двигал, а поворачивался всем корпусом. И все на нем было такое блестящее — погоны, шевроны на рукавах, медали на груди, словно он ради этого случая специально экипировался,

Вот Шопля неторопливо двинулся по плацу, а за ним, шаг в шаг, двинулась громоздкая фигура, не иначе, как телохранителя, потому что он прямо-таки не спускал с боцмана глаз, Странный вид имел этот человек огромного роста — чуть ли не на голову выше боцмана: торс и плечи геркулесовские, а головка маленькая, лобик закрывают зачесанные на глаза рыжеватые волосы. На лице выделяются только большой треугольный нос да маленький подбородок. Где-то этого человека Федор уже видел, но где, где? Напрягал память и никак не мог вспомнить. В экипаже, на корабле? В отряде Драчука, Мокроусова или Федько? В Донской флотилии, в госпитале или в 41-й армии? Нет, нет и нет, а видел. Причем хорошо помнит, что встреча-с этим человеком у него тогда вызывала чувство какого-то страха и гадливости.

Эти же чувства возникли у него и сейчас, Но на ленточке сдвинутой на затылок бескозырки этого человека он прочитал надпись: «Ген. Алексеев» — так назвали белые линкор «Воля», бывший «Император Александр III», тот линкор, на который нужно попасть

Федору.

«Эх, была не была!» — решил он и, сразу вспомнив имя и отчество Шопли, окликнул:

— Федот Гаврилович! Господин боцман!

Шопля остановился, нахмурился, вглядываясь, кто же это такой осмелился его потревожить, а у его телохранителя глазки стали совсем как щелочки, и у Федора, пробиравшегося к ним, создалось такое ощущение, словно зрачки-точечки этого человека прокалывают его насквозь.

Подошел ближе Федор, не обращая внимания ни на хмурый вид Шопли, ни на свирепый взгляд его телохранителя, весело поприветствовал.

— Здравствуйте, господин боцман! Не узнаете?

— Щось знакомая рожа, — хрипло процедил Шопля, расправляя согнутым указательным пальцем щетинистые усы. И вдруг ткнул этим пальцем в грудь Федора: — Вспомнил! Комендор с нашего линкора?

— Так точно, первый номер кормовой башни матрос первой статьи Бакай.

— Наш? — наклонился к уху боцмана телохранитель.

— А черт его знает! Тогда болтался, как дерьмо в проруби, то к нам, то к большевикам. А я думал, ты там, у краснопузых.

— Что мне у них делать? Ребер у меня много, а вот потерял четыре, — Федор поднял рубашку, показал шрам на животе и груди, — и то жалко. А ведь голова-то одна. Что я ее буду подставлять?

— Ишь ты, не дурак!.. Где же это тебя так?

— В Ростове.

— Вот я же говорю, что тебя к краснопузым тянет, пошел же тогда!

— Так, господин боцман, разве я один! Все тогда шли, и даже вы, помню, собирались, да только вас не пустили, потому что какой же корабль без боцмана?

Фраза, сказанная Федором просто так, только потому, что нужно же было что-то говорить, неожиданно достигла цели: боцман Шопля считал себя незаменимым человеком на корабле, если не более нужным, чем командир, то в крайнем случае вторым, и ему просто польстило, что такое же мнение и у бывшего комендора.

— Гм! — самодовольно крякнул он и снова расправил пальцем усы. — А где же ты все это время околачивался?

— Нашел теплое местечко в немецкой колонии — мотористом на паровой мельнице.

— Та-ак, а чего же здесь очутился?

— Мельница недавно сгорела, ну и куда было податься? Ведь не только в песнях для моряка Севастополь — дом родной. Добрался, да вот попал… Вижу, хоть и белобилетчик я, да отсюда путь один: ружье за плечи — и шагом марш. А увидел вас и думаю — все же на корабль-то мне сподручнее было бы… Может, возьмете, ведь это от вас зависит. — На этот раз Федор польстил боцману уже сознательно.

— Хм!.. С одной стороны, конечно, настоящие моряки нам нужны. Потому с разных гимназистов какой прок. Ты ему говоришь — направо, а он на берег смотрит. С другой стороны…

— Документы у меня в полном порядке! — поспешил заверить Федор.

— Ну то-то же! А то сам понимаешь, проверить у нас там есть кому!..

— Конечно! — согласился Бакай.

— И чуть чего, на кормовой срез, и… Это он умеет! — кивнул Шопля на своего телохранителя.

Тот растянул губы в улыбке.

— Понимаю! — кивнул головой Федор.

— Понимать мало — учитывать надо!

— Учитываю!

— Ну, смотри! Ведь если я тебя беру, то, значит, я за тебя в ответе…

У Павловского мыска мотался на мелкой волне катер с дредноута — широкобортный развалистый баркас с высокой медной трубой, за что и прозван «самоваром». Катер все тот же и не тот: в былое время в трубу хоть глядись, каждая медяшка — словно осколок солнца. А сейчас медные части не надраены, борта в ржавых потеках, да и весь катер словно потускнел.

Какие-то юнцы, и на матросов совсем не похожие, неумело козырнули боцману, один начал шуровать в топке. Повалил дым, зашипел пар, и катер тронулся.

— Ты в какой сейчас партии? — спросил Шопля негромко, так, чтобы не услышал его телохранитель.

— Ни в какой. После выздоровления сразу же на мельницу пошел, а там нас всего двое работало, третий — хозяин, какая уж тут партия. Да и не тянет меня ни к кому.

— Раньше ты вроде говорил другое.

— Так раньше думалось, что все по-другому пойдет…

— Напрасно, напрасно… Умный человек для себя в любой партии выгоду найдет. А я, — еще больше понизил голос Шопля, — так и считаю себя анархистом. Вот так-то…

Федор промолчал.

Вот и корабль. Просторная, как площадь, палуба, подпирающие небо мачты, массивные трубы, серые громады башен. Все как прежде, и все другое. Раньше Шопля считал палубу чистой, когда проведет по вымытому настилу носовым платком, а на нем и пятнышка не появится. Сейчас светло-кремовые доски палубного настила похожи на городской тротуар — серые, даже черные полоски смолы в пазах как будто посерели. И борта и надстройки давно не крашены, на второй кормовой башне орудия торчат вразброд, как пальцы парализованной руки: одно смотрит чуть ли не в зенит, другое лежит горизонтально, а третье почти касается палубы. Ясно, башня не в строю.

«Хорошо, — невольно подумал Федор, — все-таки на три снаряда меньше…»

— Ну что ж, как тебя, товарищем или гражданином назвать, матросом-то пока еще не стал, — начал Шопля, и в голосе его послышались уже не дружеские, а начальнические нотки, — пойдем в чистилище, там тебя проверят, кто ты и что ты есть. Не бойся, не бойся, там всего лишь уполномоченный контрразведки…

Резко откинув занавеску, с постели поднялся высокий лысеющий человек в армейской форме, с треугольным трехцветным шевроном и скрещенными костями под черепом на левом рукаве — корниловец, сразу же определил Федор и подумал:

«Даже к их услугам, флот прибегает… Ну-ну…»

Офицер одернул френч, провел ладонью по волосам. и сразу обозначился безукоризненный пробор с левой стороны; пристально взглянул на. Федора белесыми с черными точечками зрачков глазами.

— В чем дело?

— Вот, — ответил Шопля. — Новый человек. Комендор по специальности. Очень нужен.

— Откуда?

— Попал по облаве.

— Где раньше служил?

— В семнадцатом у нас, а потом… Он вам сам расскажет.

— Вы его знаете?

Офицер говорил с боцманом, а точечки зрачков неотрывно смотрели на Федора, и так пристально, что моряку даже стало неловко. Но уж одно хорошо, что этого долговязого офицера с узким, точно сдавленным, лицом он раньше никогда не видел — это точно.