Обладал Геннадий Зиновьевич еще одним ценным качеством, о котором знали в школе, — умением поговорить с людьми, убедить их в собственной правоте, доказать, что его точка зрения единственно верная. Умел Геннадий Зиновьевич поговорить и с учениками, в том числе и с нарушителями школьной дисциплины. Это умение было замечено, я ему нередко приходилось разбираться во всевозможных конфликтах, возникающих из-за невыполнения домашних заданий, нетактичного поведения отдельных учеников, опаздывания на уроки, посторонних разговоров в классе и так далее. И Энгельсон охотно выяснял обстоятельства, проводил мини-следствия, собирал показания потерпевших, свидетелей, Нарушителей, выносил свои решения, свой «приговор» даже в тех классах, к которым не имел никакого отношения ни как учитель, ни как классный руководитель. Иногда, правда, трудно было найти правильное решение, не зная учеников, не зная взаимоотношений в классе, не зная всей подоплеки нарушения, но Геннадия Зиновьевича это обстоятельство нисколько не смущало, и подобными спецпоручениями он занимался, как уже говорилось, в охотку.
Так было и на этот раз. Хотя и Надю и Володю он видел впервые, тем не менее быстро установил, что виноват все-таки Володя. Он не выполнил своих обязанностей, обидел девушку, а это недопустимо в любом случае. Володе было предложено извиниться, что он и сделал перед всем классом. Надя его простила. Конечно, вполне возможно, что в глубине души у нее осталась обида, но она проявила великодушие и в присутствии одноклассников сказала, что прощает обидчика.
Казалось бы, ситуация исчерпана. Но Геннадий Зиновьевич решил, что кашу маслом не испортишь. Он велел Володе Высевко привести в школу родителей. Володя сказал «ладно». Но родителей на беседу с Энгельсоном не пригласил. И вообще ничего не сказал им о неприятности в школе. Отношения в семье были далеко не идеальными, и раздражать родителей своими школьными неурядицами ему попросту не хотелось. Трудно утверждать наверняка, но, возможно, он был прав. Володя, как и прежде, ходил на занятия, получал отметки, встречался с друзьями. Если что и изменилось в его поведении, так это то, что он стал старательно избегать Геннадия Зиновьевича — тот не забывал при встрече напоминать ему о том, что родителей в школу все-таки придется привести. Причем напоминал все более жестко и настойчиво. Начинала постепенно складываться странная ситуация — для обоих, для Высевко и Энгельсона, вопрос «придут ли родители?» приобретал особый характер. Ученик говорил, что родителей приводить уже вроде бы и ни к чему, а учитель настаивал — они должны прийти хотя бы потому, что этого требует он.
Конечно, глядя строгим взором с чисто педагогических позиций, здесь можно усмотреть дерзость ученика, его неповиновение и даже пренебрежение словами учителя. Но если взглянуть на эту ситуацию с тех же педагогических позиций не столь строгим взором, то можно понять и Володю. Ведь, в конце концов, Энгельсон не был его учителем, он был «чужаком», который никогда ничего в их классе не преподавал, которого он совершенно не знал. И его чисто внутреннее, психологическое неприятие настойчивости «чужака», или, скажем, его упрямства, даже навязчивости, можно считать вполне естественным. Мы должны согласиться с тем, что в самом этом требовании — «Родителей в школу!» — какие-то педагогические, воспитательные мотивы обнаружить трудно. Было стремление создать психологическое давление, вызвать состояние угнетенности, подавленности. Надо ли говорить, что прием этот как таковой не имеет ничего общего с настоящим воспитанием. «Без постоянного духовного общения учителя и ребенка, без взаимного проникновения в мир мыслей, чувств, переживаний друг друга немыслима эмоциональная культура как плоть и кровь культуры педагогической… Эмоциональные отношения немыслимы, если учитель встречается с учениками только на уроке, и дети чувствуют на себе влияние педагога только в классе». Эти слова В. А. Сухомлинского как нельзя лучше комментируют создавшуюся ситуацию.
Однако продолжим наш рассказ. Прошла неделя.
И наступил день, которым потом будут датированы первые документы, составляющие объемистый том уголовного дела, документы, позволяющие буквально по минутам воспроизвести всю картину происшествия.
Закончились спортивные занятия у учащихся десятого класса «Д». Учительница физвоспитания Нина Николаевна Гончарик делала последние записи в журнале, поторапливала замешкавшихся в раздевалке учеников. Последними переодевались четверо — Володя Высевко, Олег Галиновский, Олег Зеневич, Евгений Анищенко. Из спортивного зала на лестничную площадку они вышли почти одновременно. Следующий урок был на втором этаже, и они начали подниматься по лестнице. Олег Галиновский был уже на середине лестничного пролета, когда Высевко поднялся на третью ступеньку. Остальные были еще на площадке. В это время из вестибюля вышел Геннадий Зиновьевич Энгельсон. Увидев Высевко, он тут же окликнул его и опять потребовал, чтобы тот привел в школу родителей.
Уточним: учитель стоит на площадке, а ученик — на несколько ступенек выше. Учителю это кажется оскорбительным, он вынужден разговаривать с учеником, глядя на него снизу вверх. Следует очередной наказ привести родителей. «Ладно», — отвечает Высевко. Ответ показался учителю недостаточно учтивым. Его фраза: «Как ты стоишь передо мной?!» И тут же удар в плечо, от которого Высевко скатывается на площадку. Он удержался на ногах. Выпрямился. Оглянулся на ребят, которые остановились на лестнице. Повернулся к Энгельсону, готовый продолжать разговор. Но Геннадий Зиновьевич считает, что разговор окончен. И вообще, что время разговоров прошло. Он размахивается и с силой бьет Высевко в лицо. Тот отлетает на два метра, ударяется головой в дверь, ведущую в вестибюль и падает на цементный пол. Подняться Высевко не может. Изо рта у него показывается кровь, начинаются конвульсии.
— Ладно, хватит притворяться, вставай! — говорит Геннадий Зиновьевич и небрежно, одной рукой, поднимает Высевко. Но не удерживает его, и тот снова падает с метровой высоты, ударяясь головой о цементный пол. После этого Геннадий Зиновьевич уже двумя руками подхватывает Володю и через вестибюль тащит в медпункт. И… запирает за собой дверь.
Все произошло в течение минуты. На площадке и на лестнице все еще стоят пораженные товарищи Володи — Олег Галиновский, Олег Зеневич, Евгений Анищенко. Учительница физвоспитания Нина Николаевна Гончарик выходила из спортивного зала как раз в тот момент, когда Энгельсон размахнулся для удара. Она инстинктивно отшатнулась и прикрыла дверь, но тут же снова распахнула ее — Высевко уже лежал на полу. Энгельсон стоял над ним. Ребята — чуть в стороне. Учительница Пуховская, торопясь на урок, пробегала через вестибюль.
Пока Энгельсон тщетно пытается привести парня в чувство, пока он машет перед лицом Володи носовым платком, озираясь на запертую дверь, давайте зададимся вопросом: что должен делать учитель, который вдруг обнаруживает, что его действия привели вдруг к столь трагическим результатам? Что должен в таком случае учитель, который любит детей, школу, работу, для которого эта работа — главное в жизни?
Можно быть уверенным, что в каждом ответе будут слова о том, что необходимо прежде всего вызвать врача. Это очевидно. Выдающийся русский педагог К. Ушинский писал, что можно сильно любить человека, с которым мы постоянно живем, и не ощущать этой любви, пока какое-нибудь несчастье не покажет нам всю глубину нашей привязанности. Несчастье, случившееся в десятой школе, не вынудило Энгельсона обнаружить привязанность к детям, любовь к ним, не проявил он и более прозаических чувств — ответственности, порядочности. Все его действия в те минуты слишком уж напоминали действия человека, спешно заметающего следы.
Он затащил Высевко в медпункт, чтобы попытаться наедине, без свидетелей привести его в чувство. Это ему не удается. Когда через некоторое время в медпункт все-таки вошли завуч и медсестра, которым ребята уже рассказали о случившемся, они решают вызвать «скорую помощь». Энгельсон возражает. Он знает, что врачи обязательно спросят об обстоятельствах получения травмы. Он все еще надеется, что Высевко придет в себя и все обойдется. Он тянет время, не думая о том, что, может быть, в эти минуты решается вопрос жизни и смерти подростка.
