— Кофе? — спросила она.

— Нет, спасибо. Можно обойтись и без кофе: я не отниму у вас много времени, — добавил он, чтобы ее успокоить.

— Мне почему-то кажется, что разговор не обещает быть приятным. — Она посмотрела на него спокойно и серьезно.

— Не обещает, — согласился Юханссон. — Но я тщательно взвесил все возможности и пришел к выводу, что нам надо поговорить. Так будет лучше для всех.

И в первую очередь для тебя, подумал он.

— Мне кажется, вы собираетесь говорить о событиях двадцатипятилетней давности… Я тогда была наивной девочкой и полагала, что помогаю нескольким немецким студентам спастись от пуль немецкой полиции.

— Совершенно верно, — сказал Юханссон. — Так оно все и начиналось…

— Если вы считаете, что я помогала бы им, даже если б знала об их намерениях, нам не о чем говорить.

— Нет. — Юханссон серьезно посмотрел на нее. — Я ни секунды не считал, что вы могли сознательно принять участие в теракте.

И в самом деле не считал, мысленно проверил он себя. Во всяком случае, после того как познакомился с материалами Берга и Перссона и посвятил целый уик-энд чтению составленной Маттеи биографии Хелены Штейн.

— Кто знает об этой истории? — спросил он.

— Прежде всего те, кто был в посольстве. Четверо ведь до сих пор живы, и их давно уже выпустили из тюрьмы. Первый, по-моему, вышел на свободу еще в девяносто третьем… Но я встречалась только с двумя, один из них мертв. Так что никаких оснований для беспокойства у меня не было. Почти уверена, что они меня даже не помнят и при встрече не узнают. Как они могут меня узнать? Я же выглядела тогда совершенным ребенком… Я и была ребенком.

— Ваш кузен Тишлер, Веландер, Эрикссон.

— Да… — с горечью сказала Хелена. — Двое мертвы, а оставшийся, как вы верно подметили, — мой кузен. Старший брат… У меня не было родного брата, а я всегда мечтала его иметь.

— Вы кому-нибудь рассказывали об этой истории?

— Да. — Глаза Штейн внезапно блеснули. — Двоим мужчинам. С одним из них у меня был роман, но, как только я ему рассказала о своих подвигах, его как ветром сдуло… Не думаю, чтобы он с кем-то поделился, но вовсе не из боязни подвести меня, а из трусости — как бы чего не вышло.

— А второй?

— Два года назад, незадолго до того как я получила мою сегодняшнюю должность, до меня дошли слухи, что вы в СЭПО интересуетесь событиями в немецком посольстве, и я спросила одного приятеля — не близкого, но очень компетентного, — не лучше ли мне рассказать все открыто, чтобы не оставалось недоговорок, и предоставить обществу судить: достойна я должности или нет.

— И что он посоветовал?

— Он, как мне кажется, разволновался… будто сам был невесть в чем замешан, и категорически отсоветовал делать какие-то признания. Как он сказал, время еще не пришло. Обнародовав эту историю, пояснил он, я могу забыть о должности госсекретаря и даже о том, чтобы продолжать работать в правительственной канцелярии, — это мне вряд ли удастся. Я последовала его совету. А что, не надо было его слушать?

— Может, и не надо… Не знаю. Это ваше дело, и только вы можете решить, как вам следовало поступить. Но поскольку я тоже знаю, кто этот человек, думаю, вам следовало бы узнать одну вещь, прежде чем вы решите в следующий раз обращаться к нему за советом.

И он рассказал о подозрениях, возникших у полиции безопасности, что «зарубежные силы и близкие к ним круги в нашей стране» готовятся оказать на нее давление в том случае, если она получит пост министра обороны. И одним из представителей этих самых сил является именно тот человек, совету которого она последовала.

— Вы уверены? — Штейн смотрела на него с явным сомнением.

— Да. Уверен. Настолько, насколько это вообще возможно в нашей профессии.

— О боже! — Штейн горестно покачала головой. — Как вы выдерживаете все это?

— Это моя работа, — вздохнул Юханссон. — Когда я дал согласие на эту должность, я знал, что будет нелегко.

Хотя такое мне и в страшном сне не приснилось бы, подумал он.

— Допустим, — сказала она. — Но в таком случае чего мне опасаться? Вы и ваши коллеги сумеете защитить меня от тех, кто попытается меня использовать, от тех, кому я по глупости доверяла.

— Есть и еще одна проблема.

Дольше откладывать нельзя, подумал он.

— Подумать только… сколько проблем.

— Речь идет о Челе Йоране Эрикссоне, с которым вы познакомились тридцать лет назад.

— Я так и подумала. — Штейн твердо посмотрела на Юханссона. — Эрикссон был единственным истинным негодяем, которого я встретила за всю свою жизнь, считая даже тех немецких сумасшедших, устроивших бойню в посольстве. По сравнению с Эрикссоном они были ангелами. У них, по крайней мере, были убеждения.

— Подождите-подождите. — Юханссон предостерегающе поднял руку. — Прежде чем вы продолжите, хочу вам кое-что напомнить… Впрочем, вы юрист и без меня все прекрасно знаете. Не забудьте: я полицейский, а это значит, что, если ко мне попадает какая-то информация, я действую в соответствии с полицейскими принципами, независимо от того, хочу я этого или нет. Поэтому я должен сообщить вам, что мы закончили следствие, касающееся вашего возможного участия в убийстве Челя Эрикссона. Прокурор совершенно убежден, что вы не имеете к убийству ни малейшего отношения, и следствие закрыто. Это его твердое, причем юридически вполне обоснованное мнение. Сам я, конечно, не юрист, однако разделяю его мнение… в том, что касается юридической стороны дела.

— Видимо, о том, что касается его не юридической, а… как бы это выразиться… полицейской стороны, у вас сложилось особое представление?

— Скажем так… Единственная возможность привлечь вас за убийство Эрикссона или даже заподозрить, что вы в нем замешаны, — это если вам самой взбредет в голову признаться. Говорю как полицейский, поскольку материалы следствия я читал именно в этом качестве, и мое… м-м-м… личное мнение имеет совершенно частный характер и никому не интересно.

— Мне интересно, — заявила Штейн и решительно тряхнула головой. — Мне очень интересно знать, что вы думаете о моем участии в убийстве Челя Эрикссона. И коль скоро вы подозреваете именно меня, я была бы очень благодарна, если бы вы сейчас поделились вашими наблюдениями. Разумеется, совершенно неофициально… Могу вас заверить, вам не о чем беспокоиться: я никогда не попытаюсь использовать этот разговор против вас. Заметьте, я вам доверяю, хотя мы видимся в первый раз.

— Я совершенно не беспокоюсь, — медленно покачал головой Юханссон. — Вы не принадлежите к породе людей, способных на подлость.

Ты-то видишь меня впервые, подумал он, а я тебя уже видел, хоть и на расстоянии.

— Вот и хорошо. Хочу услышать ваше мнение.

— При одном условии. Вы не произнесете ни слова, будете только слушать.

— Обещаю, — сказала Штейн. — Я привыкла выслушивать мужчин. — Она иронически улыбнулась.

А я — женщин, подумал Юханссон, по крайней мере одну из них.

И Юханссон начал рассказывать, как складывались события в тот день, когда Хелена Штейн убила Челя Йорана Эрикссона. Его норрландский акцент, как всегда в минуты волнения, стал особенно заметным.

— Эрикссона ударили ножом именно вы. Однако убийством это назвать нельзя. Если бы вы взяли себя в руки и позвонили в полицию, думаю, никакой суд не осудил бы вас за убийство, в худшем случае вам предъявили бы обвинение в нанесении тяжких телесных повреждений, повлекших за собой смерть. А если бы ножевое ранение было в другом месте, думаю, у вас были бы хорошие шансы на полное оправдание: ведь вы бы могли утверждать, что это была самозащита, что он пытался напасть на вас или изнасиловать.

— Это было бы неправдой, — прервала его Хелена Штейн. — Он не пытался меня насиловать… Он вообще не был способен к сексу… или к каким-то сильным чувствам.

— О боже! Мадам, — медленно и очень четко произнес Юханссон. — Мы же условились: говорю я, а вы только слушаете. Поверьте, это в ваших интересах…