— Значит, четверо вычищены, — подвел он итог, — и мы понятия не имеем, кто эти четверо, хотя речь идет, пожалуй, о самом тяжком преступлении за всю историю отдела. Странно…

— Очень, — согласился Викландер. — Хотя самое странное не это.

— Что еще? — Юханссон подозрительно уставился на собеседника.

По мнению Викландера, самое странное было то, что несколько месяцев назад, незадолго до того как Юханссон вступил в должность, в акте о захвате посольства ни с того ни с сего возникли две фамилии. Двое шведов, которые якобы помогали немцам спланировать и подготовить операцию по захвату. Формально они являются соучастниками двух убийств, массового захвата заложников, нанесения значительного вреда общественной собственности, саботажа плюс еще кое-что — так, по мелочи.

— Вот это да! — восхитился Юханссон.

Пожалуй, потянет на пожизненное, подумал он.

— Вот именно. То есть, скажем так, кто-то получил недурной толчок для карьеры. Особенно в то время.

— Что это за люди?

— Обоих нет в живых, — сказал Викландер. — Один из них был журналистом на ТВ, довольно известным в свое время, я имею в виду конец семидесятых и восьмидесятые. Его звали Стен Веландер, родился в сорок седьмом. Умер от рака пять лет назад.

— Что-то припоминаю, — нахмурился Юханссон.

Тощий темпераментный мужик с ухоженной небритостью и взглядами вполне в духе времени… Впрочем, все они одинаковы, подумал он.

— А второй работал в ЦСУ на Карлавеген. Какой-то чиновник, начальник бюро отдела, по-моему… Ничего особенного. Чель Йоран Эрикссон, сорок четвертого года.

— Кровоизлияние в мозг, разумеется, — хмыкнул Юханссон.

— Нет. Убит в ноябре восемьдесят девятого.

— Что? — удивился Юханссон.

Становится все веселее, подумал он даже с некоторым удовольствием.

— Да-да. Я запросил материалы следствия. Убийство до сих пор не раскрыто, и с весны девяностого года никто этим делом не занимался. Оно пошло в архив… за отсутствием улик, как написано в решении.

— Что-то я припоминаю, — задумчиво произнес Юханссон. — Эрикссон, Эрикссон…

Каким образом Веландер и Эрикссон — а обоих уже нет в живых — вдруг появились в деле о захвате западногерманского посольства? Почему так поздно? За полгода до истечения срока давности? При всем при том, что никто за двадцать лет пальцем не шевельнул, чтобы довести дело до конца.

Обо всем этом не было ни слова в принесенных Викландером бумагах.

— Наверное, Берг постарался, — решил Юханссон. — Ты с ним говорил?

— Нет. Хочу сначала сам получше разобраться.

— Разумно, — согласился Юханссон. — Попробуй узнать, кто занес их фамилии в дело.

Очень и очень любопытно, подумал он.

— Да… — протянул Викландер. — Обвинение им теперь вряд ли предъявишь.

Впрочем, сказал он это просто так: когда речь шла о настоящей следственной работе, юридические вопросы его не особенно интересовали.

Почему Викландер был не таким же хорошим, а почти таким же хорошим полицейским, как его начальник, легендарный Ларс Мартин Юханссон, — вопрос не особенно интересный, поскольку Викландер был хорош сам по себе. Получив в свое распоряжение папки с делом о нераскрытом убийстве Челя Эрикссона, имевшем место 30 ноября 1989 года, он заперся в кабинете, отключил телефон и для надежности включил красную лампочку над дверью.

Потом Викландер приступил к работе, и перед уходом домой он был почти уверен, что догадывается, как было дело… Хотя не сумел бы объяснить, откуда взялась эта уверенность. Особое полицейское чутье, сделал он философское заключение и откинулся в кресле: ему хотелось привести в порядок мысли.

Если не усложнять, решил он, можно не сомневаться, что два из четырех исчезнувших пару лет назад из регистров имен принадлежали ныне почившему телевизионщику Стену Веландеру и убитому Эрикссону. Но кто еще двое?

Он был почти убежден, что одним из этих двоих был биржевой брокер Тишлер. Викландер навел справки: Тишлер был жив и здоров, однако десять лет назад переехал в Люксембург. Проще всего и, по-видимому, вернее всего щедрость Тишлера по отношению к Эрикссону объяснялась их прошлым, которое не стоило ворошить. Если тайное станет явным, Тишлеру падать с куда большей высоты, чем Эрикссону.

Оставался четвертый. Кто он? Или, может быть, она? В политическом терроризме женщин не меньше, чем мужчин, — в отличие, например, от обычной уголовщины, а здесь мы имеем дело именно с политическим терроризмом.

Кто-то из соседей Эрикссона? Маловероятно, если исходить из материалов расследования. Кто-то из сотрудников? Те, кто вел тогда следствие, вполне могли кого-то прозевать, поскольку они не знали, что ищут. В этом нет ничего невозможного. Очень даже возможно. Викландер был хорошим полицейским, поэтому он первым делом ознакомился с образом жизни левых интеллектуальных кругов того поколения, к которому принадлежал и Эрикссон. Польская уборщица? Подошла бы неплохо, неувязка заключалась только в том, что она эмигрировала в Швецию в 1978 году, три года спустя после захвата немецкого посольства.

Что-нибудь да выплывет, решил Викландер и на всякий случай передал список соседей, сотрудников и вообще всех, чьи имена возникали в материалах следствия, своим помощникам — для разработки. К завтрашнему дню они должны были прокрутить их по всем сэповским регистрам политически активных бузотеров и просто политически активных личностей. Таких регистров по закону не должно было существовать, но они все равно были, невзирая на бесконечные «комиссии правды», которые обрушивались на их головы и мешали работать.

И все же больше всего не давал ему покоя такой вопрос: если уж кто-то взял на себя труд чистить архивы два года назад, почему этих двоих вернули в регистры, причем именно в то время, когда была дана установка вычищать как можно больше имен, поскольку пресса устроила настоящую охоту на тайные базы СЭПО? Из каких соображений? И почему не внесли фамилию Тишлера, если принять, что он там поначалу был, как и двое других? Потому что Тишлер был еще жив? Потому что у него имелись какие-то связи в органах безопасности? Вряд ли…

И это тоже выплывет, подумал Викландер, поднялся и повел затекшими от сидения за компьютером плечами. Если он узнает, кто был четвертый, вероятно, прояснится и одна деталь, с его точки зрения, впрочем, не такая уж важная, но наверняка интересующая коллег из стокгольмской полиции: кто убил Челя Эрикссона?

На следующее утро распечатка с результатами поиска лежала у него на столе. Ничего такого, о чем бы он уже сам не догадался, в ней не было. Из всех соседей Эрикссона в регистры СЭПО был занесен только один. Старый, чокнутый на нацизме майор.

Он, правда, жил на одной площадке с Эрикссоном, но сама мысль, что у него были какие-то общие политические интересы с Эрикссоном, Тишлером и Веландером, казалась дикой. К тому же убить Эрикссона он не мог: стокгольмская полиция обеспечила его алиби куда лучшим, чем он заслуживал. В вечер убийства майор принимал участие в праздновании годовщины смерти Карла XII.

Повезло тебе, старый болван, подумал Викландер. Его политические симпатии были весьма далеки от нацистских.

Фамилии коллег Эрикссона по работе в базах тоже удалось обнаружить. Их было даже больше, чем он ожидал, учитывая, что все эти люди работали в Центральном статистическом управлении; ни одна фамилия из пяти не вызвала у Викландера особого интереса. В свое время все они были вполне характерными для шестидесятых леваками, а ныне двое подались в социал-демократы, один — в зеленые, другой — в христианские демократы, а пятый даже стал членом правой либеральной партии. Они теперь жили в другом времени, и, по мнению Викландера, не стоило прятать их имена от глаз проверяльщиков.

Оставалась только уборщица-полька. На нее в СЭПО даже был заведен персональный акт. Не потому, что она была уборщицей, а потому, что была полькой и крутила романы с семью коллегами Викландера из «открытого» сектора, которых, помимо общей любовницы, объединяло то, что их умение хранить личные тайны заметно не дотягивало до положенного уровня. Красивая ты баба, с одобрением подумал Викландер, разглядывая фотографию Иоланты, но не ты мне нужна, решил он и закрыл папку с ее актом.