Первые пять минут Фюлькинг сидел молча, уставившись на Бекстрёма, лишь жилка на виске у него извивалась, как только что насаженный на крючок червяк. Потом он, несмотря на больное колено, резко вскочил и, перегнувшись через стол, попытался схватить подчиненного за горло. Ему очень захотелось прекратить это безумие и внести в свое существование хоть немного покоя и гармонии. Бекстрёму удалось увернуться, он выскочил из кабинета и как газель понесся по коридору, а Фюлькинг ревел что-то ему вслед.

— Я тебя прикончу, жирная свинья! — орал Фюлькинг, и, хотя это высказывание прямого отношения к ходу следствия не имело, оно оказалось пророческим прежде всего по отношению к расследованию убийства Челя Эрикссона.

На полке у Фюлькинга появилась еще одна папка. Учитывая количество «скопившегося там дерьма», никто особенно не удивился. К тому же приближались праздники. Фюлькинг на Рождество и Новый год уехал, а вернувшись, начал отсчитывать оставшиеся до пенсии дни.

В среду, 27 декабря, Вийнбладу доставили курьерской почтой пакет из Центральной криминалистической лаборатории в Линчёпинге. В пакете лежало полотенце, найденное коллегой Бекстрёмом в корзине для грязного белья в квартире убитого Челя Эрикссона на Родмансгатан.

Там было также заключение, подтверждающее все, что Вийнблад уже знал без них и всяких замысловатых приборов — определил с помощью собственного носа. На полотенце обнаружены рвотные массы. Перед тем как его вырвало, неизвестный ел рыбу с картофелем и овощами и выпил чашку кофе. Все эти данные ровным счетом ничего не говорили следствию. Ничего не давал и тот факт, что на полотенце были обнаружены многочисленные следы всякой химической бурды, неизвестной ни одному нормальному человеку ни по названию, ни по применению. Вийнблад, впрочем, по опыту знал, что все эти загадочные вещества всегда обнаруживаются на полотенцах, простынях, носовых платках — на всем, Чем вытираются люди.

Всезнайки-зазнайки, хоть бы они все там накрылись медным тазом! — зло подумал Вийнблад и отложил пакет и заключение в сторону. У него были куда более важные дела. Он к этому времени уже обладал серьезными познаниями о химическом элементе под названием таллий. Пока что, к сожалению, познания эти носили чисто теоретический характер, но скоро, скоро ему представится случай подкрепить теорию практикой.

Инспектор Бу Ярнебринг вышел на работу уже 27 декабря: ему пришлось несколько дней замещать дежурного инспектора. 30 декабря он уходил в отпуск, чтобы наконец-то совершить решающий жизненный поворот и вступить в законный брак с любимой невестой. Ярнебринг даже великодушно простил своего лучшего друга, что тот, не поставив его в известность, успел жениться раньше, чем он. Мало того, Ларс Мартин Юханссон с супругой должны были быть свидетелями на его бракосочетании.

Почившее в бозе следствие по делу об убийстве Челя Эрикссона Ярнебринга не заботило: он забыл о нем в тот же момент, когда папка с материалами легла на полку. Разумеется, он слышал историю, как Бекстрём едва не расстался с жизнью и уцелел исключительно благодаря больному колену Фюлькинга. Ярнебринг даже позвонил комиссару и предложил ему собственные колени — на тот случай, если Фюлькинг предпримет повторную попытку. Все же он, Ярнебринг, как-никак двадцать лет назад входил в сборную Швеции в эстафете четыре по сто, так что он почти уверен, что догнать Бекстрёма для него трудности не составит.

— С одним условием, — хохотнул Фюлькинг, — ты этого сукина сына только поймаешь, а разделаюсь я с ним сам.

Несмотря на межпраздничное затишье, работы было довольно много, поэтому Ярнебринг решил пообедать в полицейской столовой. Столовая оказалась почти пуста. Он выбрал столик в самом дальнем углу, чтобы за кофе спокойно просмотреть газеты. Только он расположился, как тут же увидел, что к нему направляется пожилой полицейский — инспектор помнил его, тот служил в патруле, ездил на патрульной машине.

Как же его зовут? Вроде бы Стрид… Ярнебринг лихорадочно копался в памяти. Лица он запоминал прекрасно, а вот с именами начали возникать трудности.

— Стрид, — представился тот. — Хочу обменяться парой слов. Мы встречались, когда ты работал на Эстермальме, если помнишь.

— Садись. — Ярнебринг показал на свободный стул.

У Стрида было к нему дело. Это Ярнебринг понял сразу, и все же, для того чтобы начать разговор, потребовалось минут пять беканья и меканья.

— Помнишь Перссона, он работал на взломах, а потом ушел в «секретку»?

Ярнебринг кивнул. Истинный полицейский, один из самых мрачных типов, с кем Ярнебрингу приходилось сталкиваться по службе.

— Еще бы не помнить. А что?

— Он заходил на той неделе, — сказал Стрид и наклонился поближе к Ярнебрингу. — Мистическая история. — Он покрутил головой.

— Слушаю. — Ярнебринг отложил газету.

Стрид поежился и огляделся:

— Собственно говоря, я не должен бы это рассказывать… Но тебе-то не могу не сказать…

Ну так говори же, подумал Ярнебринг, хотя, если бы к нему пришел Перссон, что-то рассказал и попросил помалкивать, он бы держал язык за зубами. Перссон не из тех, чьи секреты можно безнаказанно выбалтывать.

— Должно быть, меня подозревают в шпионаже, — предположил он и осклабился.

— Ну что ты, — отмахнулся Стрид, — какой там шпионаж! Речь вообще не о тебе.

— А о ком? — спросил Ярнебринг.

Давай же, давай, подумал он. Не целый ведь день здесь с тобой сидеть.

— Он хотел поговорить о западногерманском посольстве, — сообщил Стрид. — Ты ведь тоже там был. Это, по-моему, именно тебя там чуть не подстрелили.

— Много чего болтают, — уклончиво сказал Ярнебринг.

Просто удивляешься, откуда столько болтовни, подумал он.

— Жутковатая была история, — задумчиво произнес Стрид.

— И какое она имеет отношение ко мне? — спросил Ярнебринг. — Я могу насчитать не меньше сотни все еще работающих ребят, кто там тоже побывал.

— К тебе, может быть, и никакого, — покачал головой Стрид. — Речь шла о другом. Это гей-убийство в ноябре… Это ведь твое расследование?

— Бекстрёма, — коротко бросил Ярнебринг. С ума сойдешь, о чем они здесь, в полицейском управлении, только ни болтают, подумал он. — Следствием руководит Бекстрём. Так что если об убийстве, то это к нему.

— Бекстрём, — повторил Стрид с сомнением. — Я слышал, он не особенно… В общем, как говорят, тридцать три несчастья?

— Это так же точно, как то, что у турок глаза карие, — усмехнулся Ярнебринг.

— Мысль понятна, — улыбнулся Стрид в ответ. — Хотя я слышал, что чуть не у половины турок глаза голубые или серые. Впрочем, сейчас не об этом речь.

Нет, не об этом, подумал Ярнебринг. А о чем?

— Чем я могу тебе помочь? — спросил он и демонстративно покосился на часы.

— Вот, сижу и время у тебя отнимаю, — извинился Стрид. — Ты понимаешь, в основном все сплетни… Но ведь оно не раскрыто, это убийство?

— Нет.

Было бы раскрыто, я бы знал, подумал он.

— А он правда был гомосексуалистом? — спросил Стрид.

— Разное говорят. Спроси коллегу Бекстрёма, он придерживается именно этой точки зрения.

— Он-то придерживается. А ты?

— Что ты хочешь сказать?

Стрид вздохнул. Вид у него был почти несчастный.

— Ты не думаешь, что за этим стоит какая-то политика?

Политика, подумал Ярнебринг. Какая еще политика?

— На что ты намекаешь? — спросил он.

— А, все равно. Не будем об этом.

Вот так, подумал Ярнебринг и снова поглядел на часы. Забудем, и все. Что значат пять минут жизни?

— Да-а, — вздохнул Стрид. — Жуткая была история, я имею в виду немецкое посольство. Их там прямо тепленькими взяли. Я хочу сказать, террористов.

— Да уж, — поддакнул Ярнебринг. — Что-то уж очень легко им это удалось, на мой взгляд.