— Теория и практика отличаются так же, как фантазия и действительность, — когда-то сформулировал легендарный начальник криминалистического отдела Бленке, объясняя начальству, почему на все деньги, предназначенные для пополнения библиотеки, он приобрел порошок для обнаружения отпечатков пальцев.

Проблема Вийнблада была совсем другого рода и намного проще в том смысле, что она составляла девяносто девять процентов всех его проблем. У него была жена, которая ему изменяла. И все было бы терпимо, поскольку тут он был отнюдь не одинок: количество неверных жен примерно соответствует количеству неверных мужей, хотя мужчины в это верить не хотят.

Главная беда заключалась в том, что она изменяла ему, нисколько не таясь, и это, на взгляд Вийнблада, входило в несомненное противоречие с родом его занятий. Мало этого: она предпочитала заводить шашни с его коллегами, а так как продолжалось это уже довольно давно, на сегодняшний день вряд ли можно было назвать отделение в стокгольмской полиции, где не нашлось бы хоть одного сотрудника, кто не наставил рога коллеге Вийнбладу.

Как и его духовный брат, бывший студент-медик, Вийнблад после длительных размышлений пришел к выводу, что единственный способ прекратить это безобразие — избавиться от жены. А поскольку Вийнблад терпеть не мог разные тупые и острые орудия убийства, понимал последствия их применения и вовсе не желал оказаться за решеткой, он решил ее отравить. Он не помнил ни одного раскрытого убийства, совершенного с помощью яда. Нынешнее являлось исключением, но не благодаря блестящей работе криминалистов, а потому, что бывший медик доверительно поведал о своем подвиге нескольким приятелям.

Нет ничего надежнее, чем яд, решил Вийнблад. Исключение только подтверждает правило, молния дважды в одно место не ударит.

У Вийнблада теперь были все козыри на руках. Мотив и возможность существовали с незапамятных времен, а теперь у него было и средство. Он был счастлив. Осталось дождаться каких-нибудь праздников, а еще лучше потерпеть до лета, когда все, кого можно назвать полицейскими, уходят в отпуск, а остается только Бекстрём и его постоянно рыскающие в поисках приработка шестерки.

Комиссар Фюлькинг из уголовки позвонил Ярнебрингу и предложил вместе пойти на ланч. Голос у него был несчастный, и Ярнебрингу не составило труда вычислить почему. Но ланч есть ланч. Они заказали свиные ножки с пюре из репы, пастернака и сельдерея, по бокалу пива, и, если не считать, что пиво было безалкогольным, трапеза вполне соответствовала образу истинного полицейского. Фюлькинг повертел вилку в руке.

— Ты можешь помалкивать, Бу, — проворчал он. — Я утром говорил с Гунсан, она рассказала, что у вас там творилось на оперативке. Я еще не добрался до этого жирного осла: все время ускользает, сукин сын… Может, так и лучше, чтобы не расстраиваться…

— Материалы прочитал? — спросил Ярнебринг.

— Почти все, — кивнул Фюлькинг. — Если что не прочитал, рассказала Гунсан. Насколько я понимаю, у Веландера и Тишлера железное алиби. Значит, совершенно исключено, что кто-то из них пырнул Эрикссона…

— Исключено. — Ярнебринг отрицательно покачал головой. — Ни малейшего шанса. Алиби Веландера подтверждено десятком заслуживающих доверия свидетелей, что бы мы там ни думали об их ТВ-программе, а что касается Тишлера, Хольт связывалась с авиакомпанией и персоналом в аэропорту Арланда.

— Может, наняли кого-то?

— Не думаю. Маловероятно… и чересчур замысловато.

— Что это ты так их защищаешь? — поинтересовался Фюлькинг.

— Да не защищаю я! Похоже, они оба врут, — сказал Ярнебринг. — Даже если они сами и невиновны в смерти Эрикссона и не знали, что кто-то хочет его убить, мне все равно кажется, что они знают, как все произошло.

— Почему это ты решил, что они врут? — спросил Фюлькинг.

Подстрекательство, заговор, укрывательство преступника, с отвращением подумал он.

— Подумай сам: какого лешего две известные и популярные личности общаются год за годом с таким мерзким типом, как Эрикссон, если у него нет на них компромата? — вопросом на вопрос ответил Ярнебринг. — Например, Тишлер. Ни за какие сокровища я не поверю, что он — даже при его богатстве — помогал Эрикссону наживать миллионы просто так, за красивые глаза. Я с ним не встречался, но уверен, что он не из идеалистов-филантропов.

— Значит, Эрикссон их шантажировал? — Фюлькинг с интересом уставился на Ярнебринга.

— Что-то у него на них было.

— Как думаешь действовать?

— Вызвать и припугнуть до смерти, — по-волчьи усмехнулся Ярнебринг.

Прокурор полезет на стенку, подумал он.

— Не выйдет, — вздохнул Фюлькинг. — Ты знаешь не хуже меня, что не выйдет. И что делать?

— Не знаю, — погрустнел Ярнебринг. Знал бы, не сидел бы тут, подумал он.

— Попробуем решить эту проблему, — сказал Фюлькинг. — Увидимся после выходных.

Во всей шведской полиции мало у кого был такой же опыт в расследовании убийств, как у инспектора следственного отдела Бу Ярнебринга. Ему довелось участвовать в несчетном множестве подобных дел, причем несколько раз он удостаивался чести лично способствовать решающему прорыву в следствии — этому благословенному мигу, когда все вопросительные знаки валятся как косточки домино, когда из тьмы вдруг попадаешь в царство света и вся следственная группа, взявшись за руки, проходит через жемчужные ворота полицейского рая… Иногда для этого достаточно нескольких часов.

Но гораздо чаще, особенно в последние годы, на его долю выпадало обратное — не блестящие победы, а унылое топтание на месте. Инициатива увядает, энтузиазм иссякает, поток фактов и свидетельств постепенно редеет и истощается окончательно, привычная работа становится все более и более рутинной, и наконец все усилия, все надежные свидетельства, догадки, внезапные, как выстрел в ночи, и простительные ошибки — все превращается в стопку бумаги, в пыльную папку на полке с нераскрытыми преступлениями.

Так и на этой неделе в декабре 1989 года Ярнебринг в очередной раз с грустью наблюдал, как следствие медленно погружается в сон, переходящий в летаргию и неизбежную смерть. Его новая напарница, следователь Анна Хольт, сталкивалась с подобным впервые.

Уже во вторник начальник криминальной полиции позвонил Фюлькингу и сказал, что должен забрать своих следователей. Он, конечно, понимает, как трудно приходится коллеге Фюлькингу, но у него своих проблем полон рот — весь стол завален. Фюлькинг даже не пытался протестовать, только покосился на полку: хватит ли места для очередной папки?

В среду вечером произошло еще одно убийство, на этот раз в порносалоне на Сёдере. Уже на следующий день вечерние газеты поставили это убийством пятым в серии, куда Эрикссон входил под номером четыре. Неизвестный преступник за год убил ножом троих мужчин, общим у которых было только то, что они работали в магазинчиках по продаже эротических игрушек, устраивали показы порнофильмов, а иногда преступали закон и занимались деятельностью, подпадающей под статью о сводничестве. Ничего хорошего в этом, само собой, не было, все говорило за то, что это один и тот же преступник, а серийный убийца в городе… И так далее, и тому подобное, сами должны соображать. Правда, каждый мыслящий полицейский прекрасно понимал, что убийство Эрикссона выпадает из этого ряда, поскольку, по полицейскому выражению, «анализы не те».

И в отделе тяжких уголовных преступлений никто не связывал медленно испускающее дух следствие по убийству Эрикссона с порноубийствами — за одним исключением. Исключение составлял Бекстрём. Он обнаружил, что третий убитый не только работал в порносалоне, обслуживающем гомосексуальных заказчиков, но и сам был гомосексуалистом, то есть для Бекстрёма теперь все было проще пареной репы. В четверг он пошел с этой новостью к Фюлькингу — и едва не лишился жизни.