Осталась только память. Особая полицейская память.

Ярнебринг помнил запах спаленного телефона, но запах этот был настолько необычен, в отличие, скажем, от запаха медового печенья «Мадлен», что никаких ассоциаций не вызывал.[5] Но почему-то, он сам не мог сказать почему, возможно, вообще без всякой причины, и к тому же чаще всего во сне, он вновь и вновь возвращался на лестницу немецкого посольства. Впрочем, Ярнебринг старался не обращать на это внимания, перестал об этом говорить, а потом и думать. К счастью, людям свойственно забывать, так уж они устроены, решил он для себя.

Его лучший друг и напарник Ларс Мартин Юханссон, свежеиспеченный — всего месяц как вступил в должность — инспектор отдела особо тяжких преступлений, тоже сохранил память о драме с заложниками, хотя в тот день, 24 апреля 1975 года, он взял выходной: дети простудились и в садик идти не могли. За развитием событий он наблюдал, сидя на диване перед телевизором в своей квартире на Волльмар-Укскулльсгатан. И вовсе он не звонил десять раз Ярнебрингу, как утверждала бывшая жена его товарища, а только три, не больше и не меньше, и не из любопытства, а потому что переживал за лучшего друга.

В каком-то смысле и Юханссон стал жертвой. Когда все его товарищи рисковали жизнью в посольстве, он сидел дома с больными детьми. Ему долго еще это припоминали: прошел уже месяц после кровавых событий, когда на двери его кабинета появилась табличка с новым, присвоенным коллегами званием: «Староста детского сада „Филер“».

Даже в отношениях с лучшим другом и партнером появилась какая-то трещинка.

Когда в их общем кабинете, находящемся в огромном здании полицейского управления на Кунгсхольмене, звонил телефон (справедливости ради надо сказать, что звонили, как правило, Ларсу Юханссону, но не тому Ларсу Мартину Юханссону, который сидел в кабинете, а какому-то другому, совершенно неизвестному Юханссону), никто из них не отвечал, пока звонивший не терял терпения и не вешал трубку.

Однако не всегда: если телефон продолжал надрываться, Ларс Мартин Юханссон отрывался от чтения бумаг, поднимал голову, принюхивался, как охотничий пес, и спрашивал:

— Это только мне кажется или в самом деле пахнет горелым телефоном?

После чего Ярнебринг поднимал трубку.

Яркие воспоминания о драме в посольстве остались и у инспектора Стрида, который был там с начала до конца. Его патрульная машина находилась на Эстермальме, и Дипломатический городок входил в его зону. Он-то как раз и прибыл первым на место происшествия, если верить его журналу, даже до того, как получил сигнал — но, как мы уже знаем, произошло это потому, что его наручные часы отставали на две минуты.

Решительные действия Стрида немало удивили его начальников и сотрудников. Стрид был известен своей, мягко выражаясь, осторожностью. У него даже было прозвище — «Мир любой ценой». С другой стороны, он и не принимал участия в активных действиях, в посольство ворвались другие.

Кстати, первым на месте он оказался не потому, что это был его район патрулирования и чисто статистически он имел наибольшие шансы. Он как раз был большой специалист избегать подобных ситуаций, особенно по весне, когда его более усердные коллеги с удовольствием заезжали в Юргорден. Причина была совсем иной.

Примерно за неделю до событий с ним связался охранник норвежского посольства, которому показался подозрительным крутившийся вокруг здания автомобиль, и попросил о вполне невинной услуге: проверить машину, «если кто-то есть поблизости». Дело было совершенно элементарное, к тому же до машины, находившейся на Юргордсбруннсвеген, было метров пятьдесят. Они с напарником остановили машину и проверили документы.

Это был довольно новый и отнюдь не дешевый «мерседес». За рулем сидел молодой человек лет двадцати пяти, а рядом с ним еще более молодая девушка. Бумаги были в порядке, ребята показались ему симпатичными, они хихикали и немножко нервничали, как нервничает любой нормальный человек, если его останавливают полицейские. Девушка, не дожидаясь вопросов, рассказала, что это машина ее родителей, они просто поехали покататься. Стрид дружелюбно покивал головой и вернул молодому человеку права. На обратном пути в голову ему приходили мысли о весне, юности и любви. Они поехали в отделение выпить кофе, и он никогда бы и не вспомнил об этом эпизоде, если бы тот же охранник не связался с ним по радио опять — через пару дней.

«Мерседес» появился снова. Охранник спросил, нет ли поблизости патрульной машины. Хорошо бы понаблюдать, что тем надо. И еще он просил заехать в посольство. Стрид вызвался помочь, не встретил по пути никакого «мерседеса» и поехал прямо в посольство. Даже странно, потому что в этом районе «мерседесы» — явление вполне обычное.

В норвежском посольстве он поговорил с охранником. Норвежец оказался приятным парнем лет тридцати пяти, сразу предложил Стриду кофе с печеньем и вел себя довольно спокойно. Норвегия, норвежцы да и норвежское посольство врагов вроде бы не имеют, но он видел этот «мерс» последние четыре дня каждый день и решил сообщить полиции прежде всего потому, что напротив норвежского располагается посольство Западной Германии.

— А ты туда звонил? — спросил Стрид.

Нет, не звонил. Из личных соображений он предпочитает вообще не общаться с немцами. Если что-то надо, он лучше поговорит со шведской полицией.

— Они отправили отца в Грини,[6] — объяснил он, и это понравилось Стриду, поскольку работа в полиции для него была средством зарабатывать на жизнь, а истинный интерес он испытывал к современной европейской истории. В отличие от многих коллег он не сомневался в своих политических симпатиях.

— Jeg sehonner vad dere mener (я понимаю, что ты имеешь в виду), — сказал он по-норвежски, улыбнулся и еще раз подумал: «Какой симпатичный парень».

Через полчаса Стрид уехал. Сначала он собирался написать короткий рапорт, а потом решил — обойдется. Достаточно просто пометки в служебном журнале. Охранник, конечно, славный парень, но показания его очень сомнительны. Он даже не уверен, что речь идет об одной и той же машине, хотя два раза это было именно так — ему удалось разглядеть номера. И описать водителя он тоже не смог. Первый раз за рулем был молодой человек и кто-то рядом с ним сидел, в этом он был «вообще-то уверен», однако кто был этот второй, парень или девушка, разглядеть не успел. Охранник утверждал, что во второй раз водитель был в машине один, но был ли это тот же парень, он сомневается.

Поразмыслив еще немного, Стрид решил, что всем этим кажущимся странностям наверняка есть совершенно естественное объяснение, так что можно даже и в журнал не записывать, но 24 апреля 1975 года он передумал. Уже на следующее утро он пришел в отделение, сел за машинку и написал исчерпывающий и ясный отчет о своих разговорах с норвежским охранником. Его начальник прочитал рапорт, кивнул и пообещал переслать его «этим шпионякам на Кунгсхольмене».

После этого все было тихо как в могиле, никто его не беспокоил, ничто не напоминало о прошедших событиях, и постепенно он о них забыл. И все же, надо думать, кто-то из секретников прочитал его отчет и пришел к тому же выводу, что и сам Стрид: наверняка есть какое-то банальное и совершенно невинное объяснение.

Поэтому можно представить его удивление, когда в декабре 1989 года, спустя почти пятнадцать лет, комиссар СЭПО Перссон позвонил в дверь его уютной двухкомнатной квартиры на Рёрстрандсгатан и поинтересовался, не найдется ли у Стрида немного времени побеседовать с ним о наблюдениях, сделанных им, Стридом, во время событий в западногерманском посольстве в апреле 1975 года.