Он чувствовал себя безумно виноватым, но был неспособен скрыть правду, поэтому сказал:

– Это я выбросил собрание сочинений.

– Правильно, – неожиданно согласилась с ним Люда, – ни на хер это никому не нужно. Я попробовала оттащить его в скупку. Запрягла Таньку, и вдвоем потащили. Отказ. Даже бесплатно не взяли. Мы решили бросить их. Так нас заставили все книги унести. Ну, думаем, хоть копейку возьмем во вторсырье. Намаялись, пока донесли. А там весельчаки: «Возьмем без обложек, обложки отдельно. Рвите прямо здесь». А книги-то на совесть сделаны. Фиг порвешь. Ну, бросили их в сугроб и сделали оттуда ноги.

– Кому сделали? Чего? – не врубился Миша.

– Сбежали, – объяснила Таня. – Некогда нам было. Нам как раз надо было пристроить склеенную вазу из севрского фарфора. Мы ее здесь неподалеку нашли. Кто-то выбросил в помойку. Представляете, смотрю, севрский фарфор. Горлышко отбито. А вдруг, думаю, этот кусочек тоже выбросили? Так мы весь мусорный ящик перекопали, но крохотку эту нашли. Представляете? Нашли и приклеили суперцементом.

– Кстати, тюбик этого клея тоже из мусора выудили, – перебила подругу Люда.

– И так приклеили, что склейку только с увеличительным стеклом можно разглядеть. Вот и пошли в этот антикварный магазин, ну, знаете, который около площади. Там хозяин – большой ценитель фарфора.

– Знаю, – обрадовался Миша, – знаю я этот салон. Бывал там. Хозяина тоже видел. Интеллигентный такой, с бородой.

– Разные мудаки бывают. Бывают и с бородой, – сказала Люда.

– Что, не взял вазу? – поинтересовался Миша.

– Взял. – Таня махнула рукой. – И бабки дал. Небольшие, но дал. А Люда имеет в виду его образование. Представляете, он нам залепил, что готов любые деньги заплатить за севрский фарфор семнадцатого века.

– А ваша ваза что, более поздняя?

Женщины вздохнули, глядя на Мишу, безнадежно так вздохнули. И Таня сказала:

– Вы, вероятно, в этом не разбираетесь. Севрский фарфор начал изготавливаться в городе Севр, это во Франции, начиная с 1756 года, то есть со второй половины восемнадцатого века. Так что никакого севрского фарфора ранее этого времени и быть не могло.

– Вот, вот, – вступила в разговор Люда, – чтобы с этим антикваром говорить, надо иметь образование тератолога. А мы бабы простые, необученные.

– Тератолога? – Миша не понимал многих слов, которые употребляли бомжихи. – А это что такое?

– Тератология – наука, изучающая врожденные уродства, – ответила Люда. – Я думаю, что у этого вашего знакомого с бородой просто мозга нет. Рефлексы одни. Как бы бедных женщин обмануть и облапошить. Впрочем, Бог с ним. Как вы-то себя чувствуете?

– Да пойду, пожалуй.

Миша приподнялся со скамейки, выпрямился, сделал шаг и, охнув, рухнул обратно на скамейку. Сел на нее как-то боком и виновато посмотрел на Люду и Таню.

– Может, вам помочь дойти до квартиры? Там вы «скорую помощь» сможете вызвать, – сказала Таня.

Миша представил, как он вернется домой в таком сопровождении, как жена вызовет «скорую», как он тем самым испортит всей их компании празднование Нового года. И его охватило настолько глубокое чувство вины, что даже неловко было взглянуть на бомжих.

– Понятно, – сказала Люда, – интеллигентный человек, испытывающий чувство вины по любому поводу. Мы купаемся в этом чувстве, мы его холим и бережем. Мы не можем без него и дня прожить. Без чувства вины мы испытываем полную и всепоглощающую ангедонию. Мы…

– Перестань, – остановила ее подруга, – немедленно перестань. Что мужик тебе сделал плохого? Что ты к нему привязалась? Аналитик херов.

Чтобы примирить подруг и снять напряжение, Миша улыбнулся и сказал:

– Впрочем, Люда во многом права. Я такой. Мало кто это понимает. Главное, я это знаю. И вот Люда быстренько просекла. Кстати, а что это такое – ангедония?

– Ну, это такое состояние, – ответила Таня, – когда… Да вы и сами можете посмотреть в словаре. Это просто неспособность получать удовольствие.

– Ну почему же, – задумался Миша, – я же не чужд обычных удовольствий. От вкусной еды, хорошей рюмки или, скажем, от интересной книги. Или вот от…

– Слушайте, мужчина, – виноватым голосом перебила его Люда, – а вы не побрезгаете выпить с нами по соточке? И для вас будет полезно – все же холодно сидеть на скамье. И нам приятно. У нас с собой есть. Раздавим бутылочку на троих.

Во дворе по-прежнему было безлюдно. Люда мгновенно достала из недр своих одежд бутылку водки «Флагман», а в руках Тани так же мгновенно появилась запечатанная пачка разовых пластиковых стопок. Миша еще раздумывал над ответом и размышлял, удобно ли ему присоединяться выпивать эту, прямо скажем, недешевую водку, как в руке у него появился стограммовый стаканчик. Таня молча подняла свой и дотронулась им до Мишиного. То же самое сделала Люда, но произнесла «ле хаим». Все трое выпили. Люда немедленно разлила оставшуюся в бутылке водку. Опять повторились те же жесты, стопки опустели, а пустая бутылка была заботливо помещена Людой в кошелку.

– Послушайте, – сказал Миша, – пока я при памяти, позвольте мне материально поучаствовать в нашем импровизированном банкете.

– А, перестаньте, – махнула рукой Люда, – я вас обидела и должна загладить свою вину. Ну как, коллеги, еще по одной?

– Нет, нет, – запротестовал Миша. – Большая доза алкоголя вредна.

– Нет? – Таня посмотрела на него вопросительно. – А мне кажется, вам это пойдет на пользу. И для улучшения здоровья, и для… впрочем, сами потом убедитесь.

– Конечно, – поддержала подругу Люда. – Главное, как утверждают евреи, это здоровье. А повеситься можно и попозже.

Опять был осмотрен двор внимательными взглядами, снова появилась бутылочка «Флагмана», и снова дважды наполнялись стограммовые пластиковые стопочки. Боль у Миши совершенно исчезла, он поднялся со скамейки и вместе с женщинами вышел со двора. Тут они тепло попрощались и разошлись в разные стороны. Миша зашел в магазин и вернулся домой с хлебом. Он не испытывал ни малейшего чувства вины, когда правдиво сообщил жене, что принял грамм триста или более водки и сейчас собирается поспать, чтобы быть в норме, когда наступит время идти в компанию. Жена поджала губки, но промолчала. А Миша завалился на диван в гостиной, успев снять только один меховой сапог из двух. Немедленно раздался богатырский храп, и по квартире понесся ощутимый сивушный запах.

– Почти девять, скоро в гости, – заявил Миша, входя в кухню и потирая глаза. – Чудесно выспался. Только что же ты, душечка, сняла с меня только один сапог?

– И не думала снимать, – сухо ответила жена, – это ты сам так улегся.

Миша не обратил никакого внимания ни на сухость жены, ни на ее слова. Он похлопал ее по заду, отчего она вскинулась, и сказал:

– Ты вот что, ты сделай-ка мне кофейку. А я пойду и налью себе пять грамм коньячку, точнее, не пять, а пятьдесят. Чтобы быть в норме.

И Миша полез в шкаф за бутылкой, напевая немедленно придуманную песню: «Чтоб в гости не влачиться кое-как, заранее Мишутка пьет коньяк». Обалдевшая от Мишкиного поведения жена бросилась варить кофе. И было от чего обалдеть: она полагала, что муж проснется с глубоким чувством вины, будет, как обычно, искать оправданий. А вместо этого – хлопки по заду, выпивка, совершенно для него нехарактерная, и эта идиотски бодрая песня о коньяке.

На празднование Нового года пришли к друзьям с небольшим опозданием. И опять из-за Миши, которому приспичило перемерить все свои галстуки. Всеми он остался недоволен. Обычно жена указывала ему форму одежды, и он спокойно покорялся. Но в этот раз! Он критически осмотрел готовую к выходу жену и занялся галстуками. В конце концов Миша явился в гости в тонком свитере, а жена даже не посмела возразить. Вся дружеская компания была уже в сборе, и почти все высыпали в прихожую с упреками в опоздании. Но Миша! Миша их всех удивил. Он снял с жены шубу и, снимая свою дубленку, громко и с удовольствием выпустил газы. Не смущаясь наступившим молчанием, Миша заявил: