Я еще хочу рассказать… про нее. Иногда с гребня волны ветром срывает капли воды мне на лицо, на голову - от этого загорается радость, симпатия к ней, восторг. Она так лапает меня! А сегодня она приперлась ко мне на закате! В закатном красном свете на фоне темного неба я ее еще раньше не видел. Получилось так, что закатного солнца хватило на то, чтобы осветить волну полностью, а за ней небо было почти черным. Очень красивая морда у волны получилась. Экстатическое чувство красоты – она подарила мне это.
Нортон. Мы с тобой связаны, мы как одно целое – мы оба учились у Бодха, мы оба знаем – что такое самадхи первой встречи. И ведь именно Бодх привел меня к Волне. Я – идиот, я думал – это что-то вроде осознанного сновидения - самый первый «сон» про Волну был с Бодхом. Бодх говорил мне, что хочет показать цунами и тащил за руку к берегу. Я говорю - Бодх, так нас же смоет. Он - не смоет. Ну, не смоет, так не смоет. Он притащил меня на берег, и через минуту перед нами поднялась огромная Волна. И стояла так - будто пялилась. Мне было радостно. Потом с ним же был «сон», в котором я жил на острове с разными людьми. Они не были мне симпатичны. Вдруг море начало подниматься - волны встали со всех сторон острова. Люди попадали на землю и стали молиться. Я стоял и пялился на волны, испытывал щенячью радость - весь небольшой остров со всех сторон окружен стеной волны такой высоты, что мне приходится задирать голову. Такая голубая громадина!
Хватит, мне пора вылетать. Вы там как хотите, а я… знаешь, я вообще не буду участвовать в эксперименте. Вот так. Не хочу. Вы можете играть в своей песочнице, а я не буду. Когда я перестану быть таким ничтожеством, каким являюсь сейчас – тогда вся моя жизнь станет экспериментом, не будет разделения на жизнь интересную-в-эксперименте и жизнь-обыденную. Я не хочу пользоваться случаем и пролезать в ту щель, которую перед нами открыли. Я войду туда, как живое существо, равное среди равных, я хочу СТАТЬ живым, а не хватать украдкой проблески жизни с тем, чтобы потом строить концепции, искать новые лазейки. Мы упускаем главное – мы упускаем жизнь. Ты как хочешь, а я не буду.»
Как это близко к тому, о чем они говорили с Нортоном… выражение лица Менгеса трудно понять, Айрин и Чок явно озадачены, Айенгер наклонился и что-то шепчет Хельдстрёму, тот слегка кивает в ответ, Фосса смотрит словно куда-то сквозь стену. Что испытывала она сама – даже это Торе было неясно. Сначала возникли отчаяние и ярость, образ тигра в клетке – яростный и беспомощный перед железными прутьями. Потом возникло новое восприятие – завтра нет. Завтра я ничего не начну, это обман, ложь. Завтра я ничего не начну – ни с Экспериментом, ни без него. Я - мертвый человек, у меня нет завтра. Есть только вот этот вечер. Возникло огромное пространство, мягкий ветер, проходящий сквозь нее. Отрешенность. Собранность того, у кого ничего не осталось. Тело вдруг стало словно мерцать – то оно плотное, то будто прореженное, проницаемое. Кулаки сжались, снова захотелось рычать, как зверь, кричать «нет». «Нет» - радужным картинкам, когда якобы прилагаются усилия. «Нет» - увещеванию в том, что все будет хорошо. «Нет» - достижению цели, галочке и дальше спокойному течению жизни. Возникла громкая мысль, словно кто-то спрашивает - «разве это лицо человека, который стремится быть живым? Кто борется за это? Не обманывай себя, Тора».
У меня нет завтра, есть только вот этот вечер. Если я усну, то никогда не проснусь. Я мертвый человек. У меня нет завтра. Сегодня последнее время жизни – я живу только до того, как усну, потому что после сна я не проснусь. «У меня нет завтра» - отчаяние, и в то же время готовность броситься в любой момент. Нет страха, потому что я знаю – нет завтра. Я это знаю и поэтому бояться нечего.
Возникло предвосхищение переживания атмана. Ярость резонирует с атманом. Кажется, что уже вот-вот, уже близко, он рядом, дразнит меня. Чуть левее середины груди – плотный камешек, он едва ощутим, но уже есть невыносимость. Я не могу ничего планировать на завтра, потому что завтра нет. Например, я думаю, что завтра будет Эксперимент. Но ведь завтра нет, поэтому я могу это сделать только сегодня. Не могу планировать - на сколько поставить будильник, потому что завтра я не проснусь. Это так странно, что я не могу планировать. Все время лезут мысли о том, что сделаю завтра, послезавтра, через неделю, месяц. Я даже не могу завтра участвовать в этом эксперименте, потому что завтра нет. Как ясно выпукло вдруг стало, что я живу, постоянно что-то планируя. Думая о том, что я буду делать через столько времени, а в настоящем, в прямо-сейчас, я постепенно умираю.
Я хочу в холод, под яростный ветер, скинуть с себя шелуху и тухлятину. Что-то рвется наружу, я хочу бежать, орать, мурашки по телу, удовольствие в горле, отчаяние?
Я стою под струей воды около большого, светло-бежево-серого камня с острыми выступами, сверху на меня льется холодная вода, я фыркаю, отряхиваюсь, смеюсь, брызгаю этой водой, заскакиваю в нее и выскакиваю опять. Как же я хочу там оказаться.. Хочу увидеть морды горных рек, ручьи, услышать их тишину, нюхать все, щупать, прижиматься к камням писькой, грудками, животом, спиной, ладошками, хочу облапать их, общупать каждым кусочком своего тела. Хочу слышать их звуки. Хочу туда. Хочу к живым.
Хочу быть живой. Хочу быть живой и сильной, зверенышем сильного животного, с сильными лапами, мокрым носом и живыми черными глазами.
Возник еще один образ: морды и дракончики. Осенние листья. Пушистый снег. Место, которое я знаю, но никогда там не была. Я иду к ним, и когда подойду, мы уйдем дальше, наше путешествие продолжится. Наше путешествие продолжится, и не будет ничего, кроме яростного и пронзительного «сейчас».
Лихорадка последних дней исчезла. Никакого решения еще не было принято, и не хотелось даже думать об эксперименте. Хотелось просто пройтись по берегу в тишине. Сзади послышались шаги, Тора обернулась, и лишь слегка удивилась, увидев Нортона. Болезненно-экзальтированная реакция на его внимание к себе тоже куда-то исчезла. Вдалеке от него или вблизи, Тора теперь чувствовала его словно всегда рядом, близким – таким, к кому есть безусловная преданность. К близкому человеку никогда не возникает пиетет.
Вспомнились слова Рамакришны: «Почему вы столько говорите о различных способностях Бога? Разве ребенок, сидя рядом с отцом, думает все время о том, сколько у отца коней, коров, домов и земли? Разве он не просто радуется тому, что так сильно любит отца, а отец так сильно любит его? Отец кормит и одевает ребенка — почему же не сделает это Бог? В конце концов, мы же все его дети. Если он о нас заботится, то что в этом особенного? Почему же нужно все время об этом рассуждать? Человек, преданный Богу, должен с помощью любви сделать Бога частицей себя. Он просит — он настаивает, чтобы Бог ответил на его молитвы и раскрыл ему себя. А если вы так много толкуете о силе и способностях Бога, то думать о нем как о существе близком вам и дорогом вы уже не в состоянии. Значит, и требовать вы у него ничего не можете. Мысли о величии Бога отдаляют его от человека, который к нему устремлен. Думайте о нем как о родном и близком. Только так и можно его познать.»
Подождав, когда Нортон подойдет, Тора сделала пару шагов навстречу.
- Я испытываю к тебе преданность. Иногда… вот сейчас, например. Когда есть преданность, всегда есть ясность, что это самое-самое главное, самое обещающее, самое… - Тора замолчала, подбирая слова, и Нортон перебил ее.
- Я был подростком, мы были в путешествии – похожие морды Земли, что и тут – море, песок, мы жили в двухэтажном коттедже. Я валялся внизу, в гамаке, думал о всякой всячине, и вдруг возникла решимость прожить свою жизнь как-то по-особенному, с полной самоотдачей, с восторгом открытий. Вдруг возникло восприятие присутствия чего-то необычного прямо передо мной и выше. Возникла уверенность, что здесь Будда. Сначала сам факт того, что Будда здесь, показался мне таким невозможным и в то же время пронзительно-привлекательным, что я просто испытывал к нему преданность. Не хотел ни думать ни о чем другом ни испытывать что-то другое. Потом вдруг возникло сильное желание просить, я стал просить, чтобы он учил меня, текли слезы, возникала невыносимая благодарность просто от того, что я могу его просить. Я просил его учить меня, говорил, что хочу стать свободным, хочу чтобы это тело стало телом Будды, хочу чтобы это осознание стало осознанием Будды. Не было никаких сомнений, что он здесь, что у меня есть шанс просить его. Яснее всего была уверенность, что он передо мной, метрах в полутора от меня и в полутора-двух от пола. И в то же время было восприятие его по бокам от меня, близко, почти склоненным, одновременно с двух боков. Я просил его примерно минут пятнадцать, пронзительно сильно захотелось измениться, экстатичность переживаний длилась после этого еще минут тридцать, и потом часто возникала, когда я вспоминал подробности этого события. Я говорил, что хочу учить других существ, хочу чтобы в этом месте не осталось жадности и тупости, чтобы были только озаренные восприятия. Я спрашивал – «что мне сделать, чтобы ты стал учить меня? Как мне показать тебе, что я хочу учиться?». Я не знал, что еще сделать, как дать ему знать, что я хочу учиться. Вдруг захотелось слушать. Я перестал говорить, и была уверенность, что я слушаю, но я не слышал никаких слов. Возникали мысли-скептики, но в противовес им возникала ярость: я не могу вот так из-за своей тупости пропустить это. Я буду слушать, не зная что. Было невыносимо хорошо. Была уверенность, что я потом все вспомню. Не помню как, но как-то я понял, что можно перестать слушать. Возникла яркая нежность к нему. Я повторял: «Будда, мальчик, ты здесь, мой мальчик». Опять стали течь слезы. Иногда не мог говорить от слез и невыносимости, шептал. Когда закрывал глаза, восприятие его прямо передо мной усиливалось. Я стал опять говорить ему, чтобы он не уходил, что я хочу учиться. Называл его мальчиком, говорил ему, что никогда не отступлю, сколько бы времени ни понадобилось, я никогда не передумаю.
