После некоторого молчания Марсиаль искренне признался:

— Я ведь тоже должен был бы утешать вас, славный вы человек… все время грустите.

— Все время, Марсиаль.

— Но… я и жена… мы надеемся, что, когда вы уедете из Парижа… вы успокоитесь…

— Да, — подумав, сказал Поножовщик, невольно вздрогнув, — если я уеду из Парижа…

— Так ведь… мы сегодня вечером уезжаем.

— То есть вы… вы уезжаете сегодня вечером…

— А как же вы, вы что, передумали?

— Нет…

— Так что же?

Поножовщик вновь замолчал, затем с усилием продолжил:

— Послушайте, Марсиаль… Вы, конечно, удивитесь… но лучше я скажу вам все… Если со мной что-либо случится, то это докажет, что предчувствие меня не обмануло.

— В чем же дело?

— Когда господин Родольф… спросил нас, согласны ли мы вместе поехать в Алжир и жить там по соседству, я не хотел вас обманывать… ни вас, ни вашу жену. Я вам сказал… кем я был…

— Не будем больше об этом говорить, вы уже были наказаны… вы такой хороший, такой славный, храбрый… Но я понимаю, вы предпочитаете жить вдалеке, как и мы… благодаря нашему благодетелю… чем остаться здесь… какими бы зажиточными и честными мы ни были, все равно нас всегда могут попрекнуть, вас — за совершенное злодеяние, которое вы искупили и, однако, в котором вы до сих пор раскаиваетесь… Меня — за преступления моих родителей… а я за них не могу отвечать. Но и для вас и для нас… прошлое есть прошлое… давнее прошлое… Будьте спокойны… мы рассчитываем на вас, а вы можете полагаться на нас.

— Для вас, как и для меня… быть может, прошлое забыто, но, как я уже говорил господину Родольфу… понимаете, Марсиаль… есть кто-то там, высоко… а ведь я убил человека…

— Это большое несчастье; но в тот момент вы не осознавали, что делаете… вы впали в безумие, вы были словно сумасшедший, и потом, наконец, вы спасли жизнь другим… и эта заслуга должна быть вам зачтена…

— Послушайте, Марсиаль… я вам рассказываю о своем несчастье… вот почему… Когда-то мне часто снился сон… я видел… сержанта, которого убил… Но вот уже давным-давно… сон не повторяется… а сегодня ночью он мне опять приснился…

— Случайность…

— Нет, этот сон предвещает, что сегодня со мной случится несчастье.

— Вы ошибаетесь, мой друг…

— У меня возникло предчувствие, что из Парижа я не уеду…

— Нет, вы заблуждаетесь… Переживаете разлуку с нашим благодетелем… волновались и сегодня, провожая меня в Бисетр… там было страшно… все это подействовало на вас в эту ночь; поэтому и сон… повторился…

Поножовщик грустно покачал головой.

— Сон приснился мне как раз накануне отъезда господина Родольфа… он уезжает сегодня…

— Сегодня?

— Да… вчера я послал к нему рассыльного в отель… боясь пойти туда сам… он запретил мне являться… Мне сказали, что принц уедет в одиннадцать часов утра… через заставу Шарантон… вот почему, прибыв в Париж… я сразу направлюсь туда… попытаюсь увидеть его… в последний раз… в последний!..

— Он такой добрый, и вполне понятно, что вы любите его.

— Любить его! — с глубоким волнением произнес Поножовщик. — Видите ли, Марсиаль… я готов спать на полу, есть черный хлеб… быть его псом… но быть рядом с ним, я больше ничего не просил… но это слишком… Он не пожелал.

— Господин Родольф был столь великодушен к вам!

— Не за это я так люблю его… а за то, что он во мне признал настоящего человека, честного… Это случилось в то время, когда я вел себя как дикий зверь, презирал себя, как последнюю каналью… а он дал мне понять, что во мне осталось еще что-то хорошее, раз вина искуплена, я раскаялся. Испытывая нужду, я работал вовсю, чтобы честным трудом себя обеспечить… Я никому не делал зла, но все считали меня законченным бандитом, а это не могло меня подбодрить.

— Верно, ведь, чтобы поддержать человека, направить его на истинный путь, достаточно сказать ему лишь несколько добрых слов, это позволит ему воспрять духом.

— Не так ли, Марсиаль? Вот почему, когда господин Родольф сказал мне такие слова, черт побери, поверьте, мое сердце наполнилось гордостью. С тех пор я готов пройти огонь и воду, лишь бы совершить доброе дело… пусть только представится случай… люди убедятся… и благодаря кому все это?.. Благодаря монсеньору Родольфу.

— Раз вы стали настоящим человеком, вы не должны обращать внимание на дурное предчувствие. Ваш сон ничего не означает.

— Потом увидим. Я не желаю несчастья… для меня нет более страшного, чем то, которое уже со мной случилось… Никогда не увижу больше… господина Родольфа! А я надеялся всегда быть при нем… Разумеется, я знал бы свое место; я был бы там, где он, преданный ему душой и телом, всегда готовый… Ну все равно, быть может, он ошибся… Послушайте, Марсиаль, я по сравнению с ним червь земляной… так вот, случается, что самые ничтожные люди оказываются полезными самым великим… Если так случится, я ему никогда не прощу, что он отстранил меня.

— Кто знает, быть может, вы еще встретитесь с ним…

— О нет! Он сказал: «Дорогой мой, ты должен пообещать мне, что не будешь стремиться видеть меня, этим ты окажешь мне большую услугу». Вы понимаете, Марсиаль, я пообещал… и, клянусь, сдержу слово… но это жестоко.

— Как только мы приедем туда, вы успокоитесь. Мы будем работать, будем жить вместе в тиши как добрые фермеры, лишь иной раз обменяемся несколькими выстрелами с арабами… Тем лучше! Нам это подходит, мне и жене; она ведь у меня храбрая, верно?

— Если речь идет о выстрелах, так это мое дело, Марсиаль, — заявил не столь уже удрученный Поножовщик. — Ведь я холостяк, в прошлом — солдат…

— А я — браконьер!

— Но вы… У вас жена и двое детей, которым вы как родной отец… А у меня одна моя шкура… И если она стала непригодной для защиты господина Родольфа, то я ею больше не дорожу. Итак, если придется повоевать, это мое дело.

— Это будет наше общее дело.

— Нет, мое… гром и молния!.. Ко мне, бедуины!

— В добрый час, я рад слышать то, что вы говорите сейчас, а не те ваши слова… Послушай, друг… мы будем жить как братья, и вы сможете говорить с нами о ваших горестях, если вы еще не перестанете горевать, ведь я тоже страдаю. Я надолго запомню этот день, поверьте… Невозможно видеть свою мать, свою сестру… так, как видел их я… чтобы постоянно не возвращаться к мыслям о них… Мы с вами во многом похожи, поэтому нам будет хорошо вместе. Мы не струхнем перед опасностью, ни вы, ни я, и станем наполовину фермерами, наполовину солдатами… Там есть на кого охотиться… и поохотимся. Если вы пожелаете жить в одиночестве, будете жить у себя, а мы по соседству… или же — вместе. Мы воспитаем детей честными людьми, а вы станете им как бы дядей… потому что мы станем братьями. Подходит вам такая жизнь? — сказал Марсиаль, протягивая руку Поножовщику.

— Да, она мне по душе, дорогой Марсиаль… в конце концов, как говорится, либо тоска меня убьет, либо я ее убью…

— Она вас не убьет… будем стариться там, в нашей пустыне, и всякий вечер будем говорить: «Брат… спасибо господину Родольфу…» Это будет наша молитва за него.

— Послушайте, Марсиаль… вы проливаете бальзам на мою душу.

— В добрый час… а этот дурацкий сон… надеюсь, вы о нем больше не будете думать?

— Постараюсь.

— Да, вот что!.. Приходите за нами в четыре часа! Дилижанс уходит в пять.

— Договорились… Но вскоре мы прибудем в Париж, я остановлю фиакр, пойду пешком к Шарантонской заставе, там подожду господина Родольфа, посмотрю на него, когда он будет проезжать.

Фиакр остановился, Поножовщик вышел.

— Не забудьте… в четыре… мой дорогой друг, — воскликнул Марсиаль.

— В четыре!..

Поножовщик забыл, что вчера был карнавал; вот почему, когда он проходил по внешней стороне бульвара, чтобы попасть к Шарантонской заставе, он был крайне изумлен, увидев зрелище, странное и отвратительное.

Люди выходили из предместья Гласьер, скопляясь на подступах к заставе, чтобы попасть затем на бульвар Сен-Жак, где должна была происходить казнь. Поножовщик невольно был унесен в сторону плотной толпой.