— Да здравствует Острослов и его сказки! — сказал кто-то.

— Минуту внимания, — возразил рассказчик, — сейчас начнется самое увлекательное и самое страшное из той истории, которую я вам обещал.

Душегуб упал на землю, словно сраженный пулей, он был так пьян, мертвецки пьян, лежал словно чурбан… Ничего не сознавал. Падая, он чуть было не раздавил Гаргуса и не переломил ему заднюю лапу… Вы уже знаете, сколь зол был коварный и мстительный зверь. В лапах у него была бритва. Что же сделала обезьяна, увидев своего хозяина, плашмя лежавшего на полу, неподвижного, словно уснувший карп. Она набрасывается на него, садится ему на грудь, одной лапой хватает его за шею, а другой… раз… перерезает ему горло, выполнив все точно так, как учил ее Душегуб перерезать горло Сухарику.

— Браво!..

— Ловко сделано!..

— Да здравствует Гаргус! — восторженно закричали заключенные.

— Да здравствует золотая муха!

— Да здравствует Сухарик!

— Да здравствует Гаргус!

— И, представьте себе, друзья мои, — воскликнул Гобер, довольный своим успехом, — так же, как и вы, часом позже ликовала вся Маленькая Польша.

— Как же это могло произойти?

— Я вам уже сказал, что негодяй Душегуб, чтобы совершить злодеяние без всякой помехи, заложил ворота своего дома изнутри. Вечереет; мальчишки со своими зверями один за другим возвращаются домой, пришедшие первыми стучат, никто не отвечает. Когда все они собрались, то снова стали стучать, — все бесполезно. Один из них отправляется к старшине и говорит, что хозяин не открыл ворота. «Негодяй, видно, пьян в дымину, недавно я послал ему вина, надо выломать дверь, нельзя же детям оставаться ночью на улице».

Ударом топора взломали дверь, вошли в дом, и что же они видят? Гаргус на цепи сидит напротив хозяина и играет бритвой; бедняжка Сухарик, до которого, к счастью, обезьяна не могла дотянуться, сидит на стуле привязанный, не смея взглянуть на труп хозяина, и смотрит, угадайте, на кого? На маленькую золотую муху, которая облетев вокруг мальчика, словно приветствуя его, села ему на руку.

Сухарик рассказал все, как было, старшине и собравшимся людям. Поистине то было словно чудо. Старшина воскликнул:

«Слава Сухарику! Слава Гаргусу, он убил этого лютого зверя! Душегуб убивал других, настал его черед».

«Да, да! — голосила толпа; ведь все ненавидели этого убийцу. — Слава Гаргусу, слава Сухарику!»

Наступила ночь, зажгли соломенные факелы, Гаргуса привязали к скамье, и четыре мальчика вынесли его на улицу, негоднице обезьяне все еще казалось, что ей недостаточно оказывают чести, и она приняла важный вид, скаля перед толпой зубы. За обезьяной шел старшина, он нес Сухарика на руках, его окружали мальчики со своими зверями: один нес лису, другой — сурка, третий — морскую свинку, некоторые играли на шарманке, угольщики из Оверни — на волынках; это было шумное зрелище, веселый праздник, трудно даже себе представить, какое это было торжество! Вслед за музыкантами и поводырями шли жители Маленькой Польши, мужчины, женщины, дети; почти все держали в руках соломенные факелы и во все горло кричали: «Да здравствует Сухарик! Да здравствует Гаргус!» В таком порядке они обошли дом Душегуба. То было забавное зрелище: старые лачуги, лица людей, освещенные красноватым светом соломенных факелов. Что касается Сухарика, то как только его освободили, первым его делом было осторожно посадить золотую муху в бумажный фантик; во время триумфального шествия он радостно повторял: «Маленькие мушки, я хорошо поступал, спасая вас от пауков», потому что…

На этом месте рассказ Гобера был прерван.

— Эй, дядюшка Руссель, иди ужинать, через десять минут пробьет четыре, — раздался чей-то голос со двора.

— Ну что ж, рассказ подходит к концу, и я иду. Благодарю, дружище, ты доставил мне большое удовольствие, этим ты можешь похвалиться, — сказал надзиратель Острослову, направляясь к двери… Затем он остановился и произнес, повернувшись к арестантам: — Да, вот что, видите себя спокойно.

— Мы только узнаем конец, — задыхаясь от гнева, сказал Скелет. Затем шепнул Верзиле: — К порогу, наблюдай за Русселем и, когда он выйдет со двора, крикни «Гаргус», и мы завалим наветчика.

— Так и будет, — сказал Верзила. Он проводил Русселя до дверей и стал следить за ним.

— Я уже говорил вам, — произнес Гобер, что Сухарик во время торжества непрестанно повторял: «Маленькая мушка…»

— Гаргус! — обернувшись, заорал Верзила. Он увидел, что надзиратель ушел со двора.

— Ко мне! Сухарик, я твой паук! — воскликнул Скелет и так стремительно ринулся на Жермена, что тот не успел ни шевельнуться, ни промолвить слово. Длинные пальцы Скелета сдавили ему горло, и он стал задыхаться.

— Раз ты хочешь быть пауком, то я буду золотой мушкой, проклятый Скелет! — послышался чей-то голос в тот момент, когда застигнутый врасплох Жермен упал на скамью, сраженный ударом лютого врага; теперь он всецело находился во власти бандита, который, придавив ему коленом-грудь, душил его.

— Да, я буду мухой, и еще какой! — повторил известный нам человек в синем колпаке; вслед за тем, отшвырнув трех или четырех арестантов, которые преграждали путь к Жермену, он набросился на Скелета и стал наносить ему мощные удары по голове и лицу, словно молотом по наковальне.

Синий колпак был не кто иной, как Поножовщик, избивая Скелета, он приговаривал:

— Так же со мной обошелся Родольф, и я навсегда запомнил его урок.

Внезапное нападение Синего Колпака на Скелета ошеломило заключенных, они не знали, что делать, держать сторону Поножовщика или наброситься на него. Большинство из них под впечатлением рассказа Гобера радовались тому, что теперь, быть может, удастся спасти Жермена. Скелет, ошарашенный нападением, покачиваясь, словно бык под ударами мясника, невольно вытянул вперед руки, чтобы защитить себя от врага, и в этот же момент Жермен освободился из его объятий.

— Что с ним? На кого обозлилась эта подлюга? — вскричал Верзила и, бросившись на Поножовщика, пытался заломить ему руки за спину, а тот изо всех сил старался удержать Скелета. Защитник Жермена отбросил Верзилу в сторону.

Жермен, мертвенно бледный, задыхаясь, стоял на коленях, упираясь руками в скамью, и, казалось, не сознавал, что происходит вокруг него; Скелет придушил его так сильно, что он корчился от боли и едва дышал.

Придя в себя, Скелет с отчаянным усилием высвободился от Поножовщика и поднялся.

Задыхающийся, опьяненный злобой и яростью, он был страшен…

Мертвенно-бледное лицо залито кровью, верхняя губа приоткрыла зубы — настоящий волчий оскал.

Наконец голосом, дрожащим от гнева и усталости после жестокой борьбы, Скелет завопил:

— Душите гада… подлецы, продали меня, теперь доносчик смоется!

Поножовщик, воспользовавшись этой передышкой, быстро добрался до угла, куда он оттащил едва живого Жермена. Защищенный стеною, он оказался в выгодном положении и смог бы довольно долго выдерживать нападение арестантов; к тому же Поножовщик внушил к себе глубокое уважение, проявив мужество и геркулесову силу.

Гобер, испугавшись, во время стычки исчез, и никто не заметил его отсутствия.

Видя нерешительность большинства заключенных, Скелет скомандовал:

— Ко мне! Завалим обоих — большого и малого!

— Осторожно, — ответил Поножовщик, готовясь к борьбе, вытянув вперед руки и широко расставив свои крепкие ноги, — берегись, Скелет! Если ты хочешь стать Душегубом, то я буду Гаргусом, перережу тебе глотку.

— А ну, давай схлестнемся с ним, — заговорил Верзила. — Почему подлюга защищает осведомителя? Смерть предателю! Раз он заступник Жермена, значит, предатель!

— Да!.. Да!

— Смерть доносчику! Смерть предателю!

Таковы были возгласы самых жестоких арестантов, а более человечные возражали:

— Нет! Пусть все расскажет! Да, он должен все объяснить!

— Нельзя убивать человека, да притом беспомощного, не зная, за что!