— Этот тип передаст надзирателю о нашем сговоре.

— Нет, ручаюсь, не передаст, но он ничего не понимает, быть может, способен заступиться за Жермена. Лучше удалить его.

— Довольно, — сказал Скелет, а затем спросил Франка: — А ты не хочешь посчитаться с Буляром?

— Дайте мне волю, пусть только придет, я с ним поговорю.

— Он сейчас явится, подготовься.

— Я готов, за мной дело не станет, он свое получит.

— Станут драться, пристава отправят в камеру, а Франка — в карцер, — шепнул староста Верзиле, — и нас избавят от обоих.

— Какой ты мудрец, Скелет! Голова! — с восхищением произнес бандит.

Затем он громко спросил:

— Острослову сказали, что он должен отвлечь надзирателя и что мы прикончим доносчика?

— Нет. Он труслив и добродушен, если б узнал, то не стал бы рассказывать. А когда все произойдет, он поневоле смолчит.

Прозвучал звонок к обеду.

— Эй, воры, жрать! — объявил Скелет. — Сейчас придут Острослов и Жермен. Слушайте все: я Живой Труп, но и доносчик — тоже Живой Труп.

Новый арестант, о котором мы говорили, тот, что носил синий колпак и серую блузу, внимательно слушал и энергично одобрял заговор, угрожавший жизни Жермена. Человек этот, атлетического сложения, вышел незамеченным из теплого зала с другими узниками и присоединился к толпе заключенных, толпившихся во дворе вокруг раздатчиков пищи, разносивших вареное мясо в медных тазах и хлеб в огромных корзинах.

Каждый арестант получал кусок вареной говядины без костей, из которых наутро был сварен жирный суп, и краюху хлеба, на вкус лучше солдатского.[41]

Заключенные, у которых были деньги, могли купить в столовой вино и там, как говорится, опрокинуть стаканчик.

Те узники, что, как, например, Николя, получали различные продукты с воли, потчевали своих друзей. В этот день сын казненного преступника пригласил на трапезу Скелета, Крючка и, по совету старосты, Гобера, для того чтобы уговорить его рассказывать про Сухарика и Душегуба. Ветчина, крутые яйца, сыр и белый хлеб — дары подневольной щедрости скупщика Мику — были разложены на скамейке, и Скелет спокойно приготовился отдать им должное, ничуть не мучаясь мыслями об убийстве, которое он собирался хладнокровно совершить.

— Пойди посмотри, не идет ли Острослов, поторопи-ка его, — обратился он к Николя. — Прежде чем покончить с Жерменом, я выпью и закушу. Не забудь сказать Верзиле, что надо натравить Франка на судебного исполнителя, чтоб освободить Львиный Ров от обоих.

— Не волнуйся, но если Франк не проучит судебного исполнителя, то это не по нашей вине…

И Николя вышел из теплого зала.

В это время на дворе появился метр Буляр, он курил сигару; его руки прятались в длинном сюртуке серого сукна, а голова — в фуражке с козырьком, надвинутой на уши. На его румяном и пухлом лице сияла улыбка. Он увидел Николя, который сразу же начал высматривать Франка. Франк и Верзила обедали на скамье и не замечали пристава: они сидели к нему спиной.

Неукоснительно выполняя указания Скелета, Николя, увидев, что метр Буляр подходит к нему, сделал вид, что не замечает его, подошел к Франку и Верзиле.

— Здравствуйте, любезный, — обратился Буляр к Николя.

— А, добрый день, сударь, я вас не заметил. Вы, как обычно, прогуливаетесь?

— Да, мой милый, и сегодня, совершая прогулку, я преследовал двойную цель. Все вам объясню, но сначала, пожалуйста, сигары… Не стесняйтесь. Между друзьями, черт побери, не следует церемониться.

— Благодарю вас. Какая же двойная цель?

— Я вам объясню. Сегодня утром у меня отсутствует аппетит… и я решил, что, обедая среди веселых молодцов, видя, как они поглощают еду, может быть, и я проголодаюсь.

— Неглупо придумано… Но вот что, если вы хотите видеть двух молодчиков, которые лихо пожирают все, что им дают, — сказал Николя, подводя Буляра к скамье Франка, который сидел спиной к нему, — посмотрите на эти морды; сразу почувствуете голод, как будто вы только что съели банку корнишонов.

— А, черт возьми, надо посмотреть на это чудо, — произнес метр Буляр.

— Эй, Верзила! — крикнул Николя. Верзила и Франк разом оглянулись.

Буляр был поражен и невольно разинул рот, узнав человека, которого он ограбил.

Франк, швырнув хлеб и мясо на скамью, в мгновение ока подскочил к метру Буляру и, схватив его за шею, воскликнул:

— Отдай деньги!..

— Как… что? Вы меня задушите… я… Друг мой, послушайте меня…

— Деньги, говорю! Хотя теперь уже поздно, из-за тебя я попал сюда.

— Но… я… но…

— Если попаду на галеры, это ты будешь виноват, потому что, не укради ты у меня деньги, я не стал бы воровать, был бы честным человеком, каким желал стать всегда.

Тебя-то оправдают. Тебе-то ничего не будет, но от меня не уйдешь, ты меня запомнишь! Ведь у тебя бриллианты и золото, а ты грабишь бедняков. Негодяй! Вот тебе в рыло, получай… Ну что, хватит? Нет… на вот!

— Помогите! Помогите!.. — завопил Буляр, повалившись у ног Франка, который яростно его избивал.

Другие арестанты, весьма равнодушные к потасовке, окружили дерущихся, вернее избиваемого, так как Буляр, испуганный, запыхавшийся, не оказывал никакого сопротивления, только стремился защитить себя от ударов, наносимых врагом.

К счастью, на крик пристава прибежал надзиратель и оттащил его от Франка.

Метр Буляр, бледный, потрясенный, с подбитым глазом, встал и ринулся к проходной. На полу осталась лежать его фуражка.

— Откройте, — обратился он к надзирателю, — не хочу больше здесь быть. Помогите мне…

— А ты, за избиение господина, за мной, к начальнику тюрьмы, и на два дня в карцер, — заявил надзиратель, схватив Франка за шиворот.

— Плевать я хотел, зато он получил свое, — ответил Франк.

— Слушай, — тихо произнес Верзила, делая вид, что приводит в порядок одежду Франка, — ни слова о шпионе.

— Ладно, но если б остался здесь, то заступился бы за него, ведь убивать за такую вину человека… жестоко, но выдавать вас не стану!

— Не задерживайся! — сказал надзиратель.

— Ну вот, порядок: избавились от того и от другого… теперь возьмемся за Жермена, — заметил Николя.

В то время как Франка уводили со двора, появились Жер-мен и Гобер.

Жермена нельзя было узнать: лицо его, прежде печальное и унылое, сияло искренней радостью. С гордо поднятой головой он смотрел на всех довольный, уверенный в себе. Он был любим… отныне тюрьма ему не страшна.

Гобер следовал за ним со смущенным видом; он хотел заговорить с ним и наконец, сделав над собой усилие, легонько коснулся Жермена, прежде чем тот приблизился к арестантам, наблюдавшим за ним со скрытой ненавистью. Намеченная жертва не могла от них ускользнуть.

Жермен вздрогнул, когда Гобер дотронулся до него, так как бывший фокусник, одетый в лохмотья, не внушал ему доверия. Но, вспомнив наставления Хохотушки, чувствуя себя счастливым и желая проявить учтивость, Жермен остановился и тихо спросил у Гобера:

— Что вам угодно?

— Поблагодарить вас!

— За что?

— За то, что ваша милая знакомая хочет помочь моей сестре.

— Не понимаю вас, — удивленно сказал Жермен.

— Все объясню. Я только что встретил в канцелярии надзирателя, дежурившего в приемной во время свидания с арестантами.

— А, да… это славный человек…

— Обыкновенно такого не встретишь среди тюремных надзирателей, но наш добрый папаша Руссель не похож на них… он заслуживает, чтобы его так называли… Сейчас он шепнул мне на одно ухо: «Фортюне, дорогой, хорошо ли вы знаете Жермена?» — «Да, его все ненавидят», — ответил я.

Подумав немного, Гобер продолжал:

— Простите за то, что я так отозвался о вас, не обращайте внимания… дослушайте до конца. «Да, — сказал я, — я знаю господина Жермена, которого ненавидит весь тюремный двор». — «И вы также?» — со строгим видом спросил меня наш страж. «Да что вы, я слишком труслив и слишком добродушен, чтобы к кому-нибудь питать ненависть, а тем более к Жермену, который не кажется мне злым. Относятся к нему несправедливо». — «Ну, ладно, Гобер? Вы — молодец, охраняйте Жермена, ведь он оказал вам услугу». — «Каким образом?» — спросил я. А дядюшка Руссель в ответ: «Не вам, но все равно вы должны быть ему благодарны».