Вот, стало быть, и договорились. И помня о том, что гибель, причем в этой самой главе, уже объявлена автором, задумайся о том, кто из ранее известных тебе и любимых тобой писателей был так осторожен, так щадил хрупкую твою душу? Да никто, по совести-то говоря! И… давай-ка назовем тут все наконец своими отвратительными именами: писатели-гуманисты прошлого убивали главных героев просто как бандиты. Перелистываешь себе спокойно, попивая чаек с вареньицем, очередную страницу, а там – бац! Главный герой валится, как свежескошенный сноп – и хоть бы писателю хны! Без предупреждения, без каких бы то ни было заранее предпринятых мер предосторожности, даже без намека где-нибудь в предшествующей главе – дескать, я, конечно, ничего не обещаю, но очень может быть, что данного героя мы с вами видим в последний раз… Какое там! Хлобысть да и все… Что случилось? Убили! Как убили? Да так вот… на-по-вал. Никакой, между прочим, нервной системы на такие перепады художественного давления не хватит. А то ведь еще и хуже бывает: ты, наивный, все еще продолжаешь считать главного героя живым – и вдруг тебе как снег на голову: герой-то, оказывается, уже и умер… с месяц тому назад, и захоронен, и над могилой его надругались пьяные подростки.

Никуда это все, дорогие мои, не годится! Подлинным гуманистом может считать себя лишь тот писатель, который, заранее все обдумав, медленно и настойчиво готовит своего читателя к торжественной процедуре прощания с главным героем. Как врач. Сядьте, пожалуйста, чтобы не упасть, достаньте носовой платок и успокойтесь, сейчас я сообщу Вам одну страшную новость. Помните своего брата? Хорошо. Попытайтесь представить себе, что с ним сейчас. Нет, холодно… холодно… холодно… Какая Вы, право, недогадливая, будто у нас разговор и не в больнице происходит! Давайте-ка я Вам валерьянки на всякий случай накапаю… Что Вы говорите? Да нет же, повторяю, холодно! Хорошо, я помогу Вам: он только что умер.

Вот так это делается, дорогие мои, так и только так! Никаких стрессов – мужественно, сосредоточенно, делово. А прежде всего – гу-ман-но. Так, стало быть, и поступим, начав повествование о смерти главного героя издалека, чтобы должным образом приготовиться к встрече с этой неизбежной (я подчеркиваю, неизбежной!) бедой.

Положив последнюю спичку на лед, Деткин-Вклеткин оправил двойной тулуп, еще Бог весть когда пошитый Карлом Ивановичем, внутренним эмигрантом (для себя лично… для двух себя) и посмотрел на стройную линию из спичек, безупречно тянувшуюся по ледяной поверхности куда хватало глаз… Ну что ж, его историческая миссия выполнена: вверенная ему часть Окружности – ценою крайнего напряжения всех внутренних сил Деткин-Вклеткина и всех внутренних сил читателей – построена.

Он распустил дрессированных белых медведей по домам и с нежностью посмотрел на переминавшегося с ноги на ногу Случайного Охотника. Образованный эскимос Хухры-Мухры отлучился куда-то – как он своевременно предупредил – по крайней нужде.

– Вот, друг… – сказал Деткин-Вклеткин Случайному Охотнику, и голос его дрогнул. – Историческая миссия выполнена.

– Что это значит? – робко спросил Случайный Охотник.

Деткин-Вклеткин по-доброму рассмеялся:

– Это значит, что больше история не требует от нас ничего.

Случайный Охотник поежился… потом поежился еще – он так и ежился бы без остановки, если б Деткин-Вклеткин вдруг не спросил:

– Вы чего поеживаетесь-то все время?

– Как же мне не поеживаться? – вопросом на вопрос ответил Случайный Охотник, но такого ответа Деткин-Вклеткин не зачел.

– Ну, что Вам сказать… – вынужден был объясниться Случайный Охотник, – я думал, мы спички-то выложим до конца и встретимся с другими строителями, которые с той стороны идут… А тут пресса подоспеет, цветы, шампанское, женщины, представители…

– Представители – чего? – оторопел Деткин-Вклеткин.

– Представители… общественности – широкой общественности! – нашелся Случайный Охотник.

Деткин-Вклеткин покачал головой и завязал Случайному Охотнику веревочки на куньей шапке – тоже доставшейся в наследство от Карла Ивановича, внутреннего эмигранта.

– Вы прямо как дитя! – сказал он Случайному Охотнику. – Мы ведь не для славы Окружность строили…

– Я для славы… – вдруг признался Случайный Охотник и заплакал, приговаривая: – Я думал, что мы уже знаменитые… что про нас все газеты напишут! Уже так и представлял себе нашу газету… «Свет Заполярья», где на первой полосе, например, фотография Мадонны с одной стороны, а с другой – моя.

– Это чего же Вы такого необычного сделали-то, чтобы так прямо рядом с Мадонной… да еще и в «Свете Заполярья»? – мягко поинтересовался Деткин-Вклеткин.

– А она чего необычного сделала, что ее везде суют? – придрался Случайный Охотник.

– Ах… – махнул рукой Деткин-Вклеткин. – Оставьте миру его игрушки! Подлинные герои безымянны и одиноки.

– Как мы? – уточнил Случайный Охотник.

– Как Вы, – ограничил его Деткин-Вклеткин.

– А Вы? – обалдел Случайный Охотник.

– Я тут ни при чем. Я не герой: я просто выполнял свой долг, – скромно, как доходы интеллигенции, ответил Деткин-Вклеткин.

Случайный Охотник вздохнул и отчетливо повторил на все ледяное безмолвие:

– Я безымянен и одинок.

– Ни фига Вы не одиноки! – раздался голос Хухры-Мухры, тащившего на горбе (Хухры-Мухры был от рождения горбат) юрту. Поставив юрту с подветренной стороны, он повторил:

– Ни фига Вы не одиноки. Потому что тут метрах в пятистах от нас Массовый Читатель шагает и такое несет!

– Как шагает? Как несет? – забеспокоился Деткин-Вклеткин. – Он ведь в Париже!

– Дожидайтесь! – сказал Хухры-Мухры, запахивая полог юрты снаружи.

Они пошли вдоль спичечной траектории и действительно увидели бодро шагающего на месте Массового Читателя. И скандирующего:

– и так далее…

– Что это? – подойдя к нему вплотную, спросил Деткин-Вклеткин.

– Стихи, – подготовленно ответил Массовый Читатель.

– Кто написал? – строго отнесся Деткин-Вклеткин.

– Николай Дмитриев, – признался Массовый Читатель и покраснел.

Ситуация сделалась постыдной.

– Я лирику люблю, – из глубины души сказал Массовый Читатель. Потом застраховался: – И эпос.

– А лироэпос? – злобно вмешался не терпевший половинчатости Хухры-Мухры.

– И лироэпос, – пришлось сказать Массовому Читателю.

Тогда, подойдя к нему ближе некуда и заглянув в самые его глаза, беспорядочно разбросанные по лицу, Хухры-Мухры донельзя проникновенно поинтересовался:

– Любите ли Вы театр? – И, не дав себя перебить, строго добавил: – Любите ли Вы его так, как я люблю его, то есть всеми силами души Вашей?

Испугавшись возложенной на него ответственности, Массовый Читатель переспросил:

– Так, как ты?..

– «Как ты»… – передразнил Хухры-Мухры. – Не как я, а как… Виссарион Григорьевич Белинский, Сивка Вы Бурка!

Не поняв присутствия Сивки-Бурки, Массовый Читатель обвел своими многочисленными глазами всю честную компанию и с сожалением сказал:

– Я думал, вас уже медведи сожрали…

– А мы думали, Вы в Париже давно – и парижский воздух закружил Вам голову! Вы же… простите за выражение, посланы были… в Париж! Мановением руки… – с отчаянием напомнил Деткин-Вклеткин.

– Дожидайтесь! – Массовый Читатель так и продолжал маршировать на месте. – Мановением руки… Да кое у кого руки коротки – в Париж меня посылать! Я сам кого хошь в Париж послать могу.

– Пошлите меня! – попросил доверчивый Случайный Охотник.

– А тебе зачем в Париж? – поинтересовался Массовый Читатель, как начальник ОВИРа.

– В Лувр бы сходил… – смутился Случайный Охотник

– Ты? – даже прекратил маршировать Массовый Читатель. – Ты – и Лувр… Ну, сам-то подумай!