Опустив ледоруб (к счастью, не на сжавшегося в маленький снежный комок – снежок! – Случайного Охотника), Хухры-Мухры в задумчивости ответил:

– Хорошая формулировка. Но, по-моему, где-то это уже было.

– Все уже где-то было, – жестким, как чужая подушка, голосом сказал Случайный Охотник, которому казалось все равно, на чьей стороне находиться, – лишь бы не на стороне Хухры-Мухры. – И вообще… Вам – как, извините за неприличное выражение, ваятелю – не пристало позволять себе оценки типа «по-моему, где-то это уже было». Вы пошляк, а не ваятель.

Хухры-Мухры с эмоциональностью, действительно свойственной больше пошлякам, чем ваятелям, снова взметнул над собой ледоруб с намерением зарубать Случайного Охотника дальше.

– Опять прекратить зарубание! – отдал новый приказ Деткин-Вклеткин. – Взгляните на лед. Большая часть работы далеко позади. Но вопрос о том, что впереди, остается открытым!

– Впереди меньшая часть работы! – со свойственной ему сообразительностью закрыл не для него открытый вопрос Карл Иванович, внутренний эмигрант.

– Спасибо, Карл Иванович, – сдержанно поблагодарил Деткин-Вклеткин и снова обратился к Хухры-Мухры: – Вне зависимости от того, что Вы как создатель скульптурной группы под названием «Случайный Охотник и голая Баба с большой буквы» чувствуете в адрес наваянного Вами, мы вынуждены терпеть около себя присутствие этих монстров – во всяком случае, до тех пор, пока руки их способны перебирать спички!

Хухры-Мухры, опустив ледоруб, объяснился:

– Мне многое непонятно в Вашем высказывании. Вы говорите языком потребителя. Я же языком этим давно не владею. Какие там спички… это все равно, что Венеру Милосскую спички перебирать заставить!

– Венеру Милосскую не заставишь, – с сожалением вздохнул Деткин-Вклеткин. – У нее рук нету. А у Ваших – есть, – некрасиво и обидно подчеркнул Деткин-Вклеткин, от чего сам же и смутился.

Чуткий к критике Хухры-Мухры алчно сверкнул глазами в сторону голой Бабы с большой буквы, как бы примериваясь к тому, что если отрубать ей руки, то докуда именно. Голая Баба с большой буквы спрятала руки за чужую спину и, смерив Деткин-Вклеткина взглядом (метр семьдесят девять), заявила на все ледяное безмолвие:

– Вот как Вы, например, представляете себе меня – перебирающей спички, когда я теперь нагая и совершенная вся?

– Я тоже почти голый, – напомнил Деткин-Вклеткин, глазами указывая на трусы.

– Но не совершенный! – горячо уточнила холодная голая Баба с большой буквы и холодно спросила: – Вы под трусы-то себе заглядывали хоть когда-нибудь?

– А что? – испугался Деткин-Вклеткин, не будучи в состоянии вспомнить, заглядывал он или нет. Однако задумываться об этом не стал, зато жестко определился: – Вы сейчас как голая и совершенная Баба с большой буквы никого не интересуете. В данный момент Вы рабочая сила – подобно нам всем. Подобно и мне в том числе. Коллективный труд стирает различия между нами.

– Все различия? – профессионально раскинула силки хитрая голая Баба с большой буквы.

– Все! – тут же и угодил в силки простодушный, как молодая косуля, Деткин-Вклеткин.

– Половые – тоже? – Голая Баба с большой буквы победоносно оглядела присутствующих: дескать, ну не умна ли я, чертовка!

Сжав зубы так, что некоторые из них, кривые и гнилые, сломались и выпали (на их месте, правда, сразу же выросли новые – прямые и, разумеется, белоснежные), Деткин-Вклеткин мужественно, как партизан в минуту расстрела, взглянул в широкое лицо голой Бабы с большой буквы и сказал (зубы, понятное дело, предварительно разжав – комментарий для особенно придирчивых читателей):

– Да! Коллективный труд стирает и половые различия тоже. – И, отрезая себе пути к отступлению, добавил: – Бесследно.

Голая Баба с большой буквы недобро усмехнулась, подошла поближе к Деткин-Вклеткину и сдернула с него трусы.

– Да Вы посмотрите только сначала на меня, нагую, а потом на себя, голого, – посмотрите и сравните… Вопиющие же различия!

– Действительно! – поддержал ее Карл Иванович, внутренний эмигрант, все это время тихо шивший шапку из шкуры только что незаметно задушенного и освежеванного им белого медведя. – Тот, что справа, он небольшого роста – и весит он явно меньше.

– Вот дурак-то! – с остервенением сказала голая Баба с большой буквы и, найдя на лице Карла Ивановича, внутреннего эмигранта, глаза, плюнула в них. – Рост и вес – это никакие Вам не половые признаки. У Вас вообще-то половая жизнь была когда-нибудь?

– Была! – ностальгически признался Карл Иванович, внутренний эмигрант, примеривая шапку и красуясь в ней, что твоя веселая вдова. – У меня с Вами была половая жизнь… не припоминаете?

– Не припоминаю! – злобно ответила голая Баба с большой буквы и отвернулась, делая вид, что зачарована северным сиянием.

– Это потому, что Вы в летах и у Вас маразм, – охотно пояснил ситуацию Карл Иванович, внутренний эмигрант, и пустился в рассказы: – Как сейчас вижу джунгли с их причудливой фауной и флорой. Как сейчас вижу старушку-хохотунью в небрежно наброшенном бикини, выглядывающую из кустов папоротника… «Ах, не от меня ль, не от меня ли прячешься ты, сокровище мое, в зарослях?» – спрашиваю я. – «От тебя, непонятно, что ли? – вопросом на вопрос отвечает проказница и добавляет: – Глаза-то разуй, чиполлино!» И не смолкает, не смолкает горячая эта любовная перебранка – под истошные визги обезьян, вопли попугаев и грозные рыки тигров. А потом я с разбегу прыгаю в заросли…

– У меня тоже была любовь! И дети были! – истерично крикнул Случайный Охотник и зарыдал.

– Мы сейчас про половую жизнь, – деловито и даже несколько ледовито напомнил Карл Иванович, внутренний эмигрант, кроя теперь уже унты.

– Прошу прощения, – попросил прощения Случайный Охотник и, перестав рыдать, исправился. – Я имею в виду, что у меня тоже была половая жизнь. И тоже в джунглях. Мою любовь – то есть мою половую жизнь – звали Умная Эльза.

– Половую жизнь, – заметил закройщик, – не могут звать «Умная Эльза». Половую жизнь не могут звать никак. Половая жизнь – она безымянна и прекрасна, как… как половая жизнь!

Тавтология эта поставила в тупик всех – за исключением, разумеется, Деткин-Вклеткина.

– Меня, Деткин-Вклеткина, – пояснил он, снова натягивая трусы, – трудно поставить в тупик.

– Вообще поставить в тупик или половой жизнью поставить в тупик? – спросил Случайный Охотник.

– И вообще, и половой жизнью, в частности, – уточнил Деткин-Вклеткин. – Дело в том, что я стою в стороне от половой жизни.

Голая Баба с большой буквы сочла уместным ахнуть, рассмеяться и сказать:

– Потому-то Вы и не видите разницы между женскими и мужскими половыми органами.

Фраза эта произвела бурю в душе не участвовавшего в данном (глупом, по-моему) разговоре Хухры-Мухры: на протяжении всего разговора, скосив глаза, он внимательно изучал усложненную структуру упавшей на кончик его носа снежинки, а тут опять занес свой смертоносный ледоруб – на сей раз над собой.

– Сейчас я зарублю себя, – громко, но спокойно предупредил он присутствовавших.

– Разрешите спросить за что? – праздно поинтересовался Карл Иванович, внутренний эмигрант в одном унте.

– Дело в том, – очень живо отозвался Хухры-Мухры, – что как художник я мертв.

– Давно ли? – равнодушно спросил Карл Иванович, внутренний эмигрант.

– Недавно, всего минуты две-три как. Я умер, когда вот она, – тут Хухры-Мухры кивнул в сторону голой Бабы с большой буквы, – произнесла: «половые органы». А я-то считал ее венцом творенья! Тоже мне, венец творенья – с «половыми органами» на устах…

– Все венцы творенья с… с ними, – защитилась голая Баба с большой буквы. – Опять же Венера Милосская – раз, Аполлон Бельведерский – два… Вы вглядитесь в них получше, вглядитесь!

Но Хухры-Мухры даже не удостоил ее – вообще ничем. Продолжая беседовать с Карлом Ивановичем, внутренним эмигрантом, он вздохнул:

– Увы… Я начинаю даже верить, что она действительно могла спать с таким вот, как Вы.