Федор сделал вид, что хочет обидеться.

Виктория его остановила.

– Если сможешь правдоподобно оправдаться, то уверяю тебя, не пожалеешь.

Чего скрывать, за недельные труды, за то, что он доказывал ей, что она единственный свет в его окошке, Федор ожидал тяжеловесного презента.

– Хорошо, я покажу, чем занимался весь этот месяц, только ты отвернись.

Виктория отвернулась. А Федор вышел в холл, сбросил с себя дешевый, китайский хлопок, и облачился в персиковый костюм, в белые туфли из мягкой кожи, в сорочку в пышным жабо, на голове появилась белая шляпа, а в руках гнутая трость.

Концом трости он осторожно постучал в полуоткрытую дверь, ведущую в единственную комнату, и нарисовался на ее пороге.

– Смею ли обеспокоить? Виктория Петровна, здесь собирается почивать?

Перед Викторией стоял высокий, стройный, молодой мужчина, с чистым лицом и пронзительными глазами. Денди! Джентльмен. Мачо! Все три сравнения легким облачком отразились на ее челе.

– Собиралась! А сейчас в раздумье!

Федор стоял в проеме двери.

– Ваш покорный слуга весь этот месяц до встречи с вами, одевался подобным образом и как форменный идиот, как павлин в гордом одиночестве фланировал по городу. Вы можете достопочтенная Виктория Петровна этому поверить?

Виктория улыбнулась.

– С трудом. Но объясни мне Федор, зачем?

Федор перекинул трость на руку и сказал.

– Эти ежедневные прогулки не поддаются никакому объяснению. Это клиника. Спросите, что полегче.

– Спрашиваю, Федя! Ты так ни с одной женщиной и не познакомился?

Федор отрицательно покачал головой.

– Были поползновения со стороны слабого пола, но мне некогда было. Я спешил в ремонтную мастерскую забирать Альфа-Ромео! Поэтому вынужден был отклонить несколько заманчивых предложений посетить элитный бар или дорогой ресторан. Сами понимаете, Альфа-Ромео скоростная машина, а если я еще буду под шафе… Дамы входили в мое положение и очень сожалели. Я вежливо откланивался. Ах, вы бы видели, как красиво я их покидал и гордо нес голову. Виктория Петровна, что до встречи с вами, на женщин я смотрел свысока!

А в тот день, когда я встретился с тобой, я переоделся. Знала бы ты, как после месяца этого идиотизма я хотел женщину. Я тебя видел нагой, у меня мурашки на теле высыпали. А если еще представить, что ты была похожа на нее, – Федор показал на фотографию, – твоя участь была решена. Так что можешь ревновать меня к себе самой, но не к тем продавщицам из дорогих бутиков, в которые я, владелец Альфа-Ромео, входил. И мой бумажник не соответствовал придуманному мной образу. Имидж, как сейчас говорят, боялся уронить. Девки сами падали мне в руки, только моя машина была в ремонте. Я вежливо прощался разочаровывая девиц.

– Вот теперь я верю тебе! – смеясь, сказала Виктория. Они выпили. Лад и мир установившийся у любовников придает совершенно иное очарование ночи. Ночь истекает дурманящими запахами олеандра. Под окном молчаливыми стражами стоят зеленые кипарисы. Завистница луна льет на льнущие друг к другу тела влюбленных свой далекий, холодный свет.

– Скажи, негодник, что я самая красивая женщина на свете. – просит Виктория. В лунном свете Федор раздевает свою гостью и заливается соловьем.

– Хмельней твоей красы не пил я зелья. Что женщины земли, когда твоя нога попрала шар земной. Ты видишь эти линии? Божественный изгиб, нежнейшее творенье. Нога царицы! Белый мрамор! Уста твои – сладчайший мед. Какая сладость, Вика, ты! А грудь твоя, мне кажется, сейчас забрызжет соком. О, женщина, любимая моя. У ног твоих я. Раб я твой! И паж. Исполню я любое приказанье. Ты только молви слово. О, милая! Позволь, мне называть тебя сладчайшей.

– Говори, еще говори. Не переставая, говори.

Федор отнес ее на кровать.

– Когда мои уста, к твоим устам прильнут, я перестану говорить. Тогда любимая, ты вслушайся, в стук сердца моего. Оно стучится в потайную дверь, что ты со страхом в первый день открыла. В кладовой мнительного сердца твоего, несметные богатства я нашел. Любимая, вот нежный поцелуй. Вот локон золотистый. А вот двух белых лебедей-грудей, два пурпурных глазка, два зернышка граната. Неповторимый миг, благоговейный шепот, щекочущий, пьянящий запах – это ты, любовь моя. Ты, словно пойманная дичь, то рвешься с силой из тенет, то сил лишившись на руке моей забвенья ищешь. Любимая…

Виктория застонала.

– О, мой сладкоречивый! Неужели это последняя наша ночь?

Виктория готова была его слушать и днем и ночью. Повторялась как мир старая истина: женщина любит ушами. Федору не жалко было почесать языком, тем более что у него был дежурный запас ласковых слов. Любовная игра со зрелой женщиной доставляла ему самому несказанное удовольствие.

Но, в отличие от Виктории, проваливаясь в сладчайшую дрему любви и неги, он просыпался с холодным рассудком. Терять голову Федор не собирался. Он лишь чуть-чуть подыгрывал ей, вернее, угадывал ее сокровенные желания и исполнял их. Хочет Виктория, чтобы он был чистым, непорочным, влюбленным только в нее одну? Он таким и будет. За все время знакомства, Федор даже искоса не посмотрел ни на одну встречную женщину или девушку. А сколько было их, молодых и красивых, достойных внимания и восхищения.

Он знал, по какому сценарию дальше потечет их ночь. Как всегда, она начнет перебирать ему кудри и расспрашивать.

– Феденька! Ты о себе ничего не рассказываешь.

– А что рассказывать?

– Как ты жил, где работал?

Федор медленно, сквозь сон, роняет редкие слова. Все слова у него в цвет. Пока никто не обижался.

– Где работал, там и жил. На стройке жил. Дом мы строили одному бизнесмену. Особняк.

– А почему ушел?

– Жена бизнесмена часто стала приезжать, командовать. А он, жену ко мне приревновал. Взял и за три месяца вперед мне выплатил, вроде как пособие. Уволил. Чего мне было оставаться.

– А жена?

– Что жена?

– Очень расстроилась?

– Нет, не очень! Но ребята сказали, перестала после приезжать.

Виктория начинает Федора тормошить и окончательно будит.

– У тебя с нею что-нибудь было?

– С кем?

– Ну, с женой этого бизнесмена?

– Нет! У меня с нею ничего не было, это у нее со мною было.

Федор обнимает покрепче Викторию и кладет голову на ее пухлую, белую руку. Его нос начинает щекотать мускус женского терпкого пота. Он будит в нем желание. Проснувшийся самец старается поладить с податливым и сладким телом, но его отталкивают. Женская логика никак не может справиться с предложенной дилеммой.

– Как у тебя ничего с нею не было, а у нее с тобою было? Объясни! – спрашивает Виктория. Федор пробует взять ее силой. Сопя и возбуждаясь все больше, он отвечает:

– Она, дура, в бинокль смотрела со второго этажа, а муж ее застукал. У них вспыхнула гражданская война, а я крайним оказался.

Виктория слабеет в его руках.

– А она тебе была безразлична?

Вожделение, нежность, животная страсть, все вместе двигают языком Федора. Ему кажется, что он не лукавит.

– Только ты одна, ясноликая, луною светишь мне на небосводе. Одну тебя хочу я пить и целовать. И сладкую твою печать готов я утром, днем и ночью, по взмаху первому ресниц срывать, срывать, срывать!

Женщина не крепость. Осыпь ее любовными стрелами, и она сама сдастся.

Виктория провела упоительную неделю. И сегодняшняя ночь, их последняя ночь упоительна. Федор сладкоречив и нежен. Он любуется в лунном свете ее роскошным телом.

– Вика, ты божественна! Шампанского хочешь, сладкая?

– Не хочу! Я хочу с тобой серьезно поговорить.

За окном брезжит утренний свет разгоняя по углам комнаты остатки тьмы. Федор слушает краем уха. Что ему может сказать эта красивая дама, к которой он привык за последнюю неделю? Ничего нового. Федор сквозьполудрему слушает.

– Федя, ты меня обманул.

Федор вскидывает голову с подушки. Виктория укладывает его обратно.

– Не перебивай, пожалуйста. Ты приехал на месяц раньше, а не в тот день, когда мы встретились с тобой. И хотя я сделала вид, что поверила тебе, но это не так. Ты живешь за счет женщин. Мне неприятно это говорить, но твое природное спокойствие я приняла за стеснительность и юношескую чистоту. И обманулась.