– Кто? Маленький Людовик? – удивилась мадемуазель. – О нет, это сделали его мать и этот старый лис Мазарини.

Она смерила меня победоносным взглядом, и я поспешила переменить предмет беседы, опасаясь, что не выдержу и дам волю душившему меня гневу.

Жизнь дарила мне не только горести. В конце года мне сообщили, что Кромвель разрешил моему сыну Генри приехать в Париж. Должно быть, даже круглоголовые были не совсем бесчувственными людьми, да и смерть моей дочери Елизаветы дала народу повод к выражению некоторого недовольства их правлением. Она была почти святая, а ее постигла столь ужасная участь! Впрочем, причина такого решения могла заключаться и в другом, но, как бы то ни было, Генри позволили уехать.

Маленькая Генриетта с нетерпением ждала брата. Она без конца расспрашивала меня о нем, но я мало что могла ей рассказать, ведь Генри так давно у меня отняли.

Вначале он приехал в Голландию, где его встретила сестра Мэри. Она была так рада ему, что не хотела отпускать. Я же не желала, чтобы он оставался в Голландии, так как знала, что Мэри намеревалась воспитывать его в протестантской вере, а у меня была мечта сделать его, как и Генриетту, католиком.

Он прибыл в Париж, и какое-то время мы наслаждались семейным счастьем. Генри очень привязался к Карлу. О его приключениях он готов был слушать часами и явно не прочь был бы поучаствовать в них, если бы мог. Карла мои младшие дети просто боготворили. В нем было какое-то необъяснимое обаяние, которое неизменно влекло к нему людей.

Но эта идиллия продолжалась недолго. Вскоре я узнала, что правительство Кромвеля признано некоторыми странами как законное и в европейские столицы вот-вот приедут послы, назначенные английским парламентом. К моему великому огорчению, Франция тоже подписала с круглоголовыми договор об обмене посланниками.[64]

– Вы прекрасно понимаете, что это означает, – сказал мне Карл. – Я вынужден буду покинуть страну.

– Надо переговорить с королевой Анной. Ведь она всегда была так добра к нам…

Мой сын раздраженно мерил шагами комнату.

– Не надо ни с кем говорить, матушка, – бросил он отрывисто. – Я не стану дожидаться, пока король или Мазарини попросят меня уехать, и нынче же начну готовиться к отъезду.

В глубине души я понимала, что он прав. Оставаться во Франции ему было нельзя.

Генриетта расплакалась, узнав о скорой разлуке с любимым братом, а Генри просил, чтобы я позволила ему сопровождать Карла.

– Я уже не мальчик, – горячился он. – Мне почти пятнадцать! Я хочу сражаться за дело короля!

Карл начал было колебаться, но я решительно возразила:

– Генри еще ребенок. Он должен учиться, а не участвовать в битвах. Нет-нет, мальчик останется в Париже!

Карл вынужден был согласиться с моими доводами, но сказал брату:

– Генри, я обещаю тебе, что через несколько лет ты будешь скакать на лошади бок о бок со мной. На твою долю еще выпадет немало битв.

И Генри пришлось довольствоваться этим обещанием.

Я не хотела отпускать мальчика еще и потому, что намеревалась наконец-то заняться его религиозным воспитанием. Карлу же о моих планах знать было вовсе не обязательно.

Но перед своим отъездом в Кельн он сам заговорил со мной об этом.

– Генри – протестант, – серьезно сказал он. – Он родной брат короля протестантской страны. Недопустимо принуждать его изменить веру. Матушка, вы не должны пытаться сделать из него католика.

Карл говорил так убедительно, что я даже дала ему слово не обсуждать с Генри вопросов веры, тем более что в ином случае Карл отправил бы его к Мэри. Однако после отъезда сына я все-таки решила, что имею право нарушить свое обещание, ибо оставить Генри во мраке протестантизма – это худший грех.

Вместе с Генри приехал и его учитель господин Лоуэлл – тот самый человек, что некогда обучал в Пенхерсте детей графини Лейчестер. Мальчик очень привязался к нему, но Лоуэлл был тверд в своей протестантской вере, и потому мне нужно было постараться избавиться от него. Я помнила, чем мы обязаны этому господину: ведь именно он вел в Лондоне переговоры с парламентом, касающиеся судьбы Генри, и именно благодаря его заступничеству мальчик очутился во Франции. Тем не менее я хотела разлучить его с моим сыном.

Карл очень ценил Лоуэлла и не раз повторял, что лучшего наставника для Генри не сыскать. Это означало, что мне предстояло действовать скрытно и ни в коем случае не торопить событий.

Итак, теперь со мною были оба моих младших ребенка, и я часто думала о том, как сложатся их судьбы. Меня очень беспокоила Генриетта. Она была худенькой и болезненной, и даже я, горячо любившая ее мать, понимала, что она не слишком привлекательна. Хорошие манеры, белоснежная кожа и очаровательная улыбка очень красили ее, но она, подобно мне, слегка горбилась, и это не могло не волновать меня, потому что я прочила ее в жены юному Людовику. Он приходился Генриетте кузеном, и я считала, что у моей дочери ничуть не меньше шансов стать французской королевой, чем у мадемуазель де Монпансье. Конечно, огорчительно, что Франция признала Кромвеля законным правителем, однако королевская дочь всегда остается завидной невестой.

Я была счастлива, когда мою маленькую Генриетту пригласили участвовать в балете, где ей предстояло танцевать вместе с Людовиком и его братом герцогом Анжуйским. Вряд ли в Лувре нашелся бы хоть кто-нибудь, кто мог бы сравниться с Генриеттой в танце. Она была так грациозна и прелестна, что у меня слезы наворачивались на глаза при мысли о том, что ее бедный отец не видит ее сейчас порхающей по сцене перед троном, на котором горделиво восседал Людовик, изображавший Аполлона.

Что же до Генри, то он оказался весьма и весьма упрямым мальчиком. Стоило мне начать рассказывать ему о величии католической веры, как он перебил меня, заявив:

– Матушка, я всегда буду протестантом. Я крещен в этой вере и обещал отцу не изменять ей.

Я засмеялась.

– Мой милый мальчик, очень хорошо, что ты помнишь своего отца, – сказала я, – но, будь он здесь, он бы меня понял. Подумай о том, что сделали с ним протестанты.

– Я обещал ему, матушка, – твердо возразил он.

Однако Генри был еще мал, и я не теряла надежды переубедить его. Со временем я добьюсь своего, и тогда двое моих детей обретут вечное спасение.

Пока же, дабы показать свою самостоятельность, Генри каждое воскресенье посещал протестантские богослужения, которые устраивал в Париже английский посол. Мой сын был тверд, но и я не собиралась отступать. Его горячо поддерживал господин Лоуэлл, и я не знала, как от него отделаться. Больше всего мне хотелось его попросту уволить, но это вызвало бы недовольство Карла. Ведь он был королем, и я, его мать, не могла открыто противиться монаршей воле. Что поделаешь, мои дети не радовали меня так, как их отец.

Я подумала, что если я найду для Генри какого-нибудь известного, пользующегося всеобщим уважением учителя, то услуги этого Лоуэлла больше не понадобятся. И я вспомнила об Уолтере Монтегю, который был настоятелем в аббатстве Сен-Мартен, что близ Понтуаза. Ревностный католик, обратившийся в эту веру уже двадцать лет назад, когда он оказался свидетелем изгнания из Лондона монахинь-урсулинок, он был моим старым другом. Впервые я увидела его, когда он приехал во Францию в свите моего будущего супруга Карла, а после того, как он перешел в католичество, наша дружба еще более окрепла. Он сразу же разгадал мои намерения в отношении сына и с радостью поддержал меня.

Я послала Карлу письмо, в котором сообщала, что Генри слишком легкомыслен, что он предпочитает проводить время в играх со сверстниками и что его следовало бы отправить в какое-нибудь тихое место, где ничто не отвлекало бы его от занятий. А можно ли найти место лучше Понтуаза, где за успехами мальчика мог бы следить наш добрый друг настоятель?