– Судьба моей дочери неразрывно связана с судьбами Англии, и я всегда помню об этом, – холодно ответила я и подумала, что, кажется, начинаю понимать Людовика, который всеми силами пытался избавить Францию от присутствия королевы-матери.

Неужели жизнь ничему не научила ее? Неужели она по-прежнему во всем винит только собственного сына и Ришелье, и ей не приходит в голову, что ее советы отнюдь не всегда уместны?

Впрочем, я все-таки передала Карлу свою беседу с матерью.

– Принц Оранский – это дурная партия для дочери английского короля, – сказал он.

– Я тоже так полагаю, – ответила я. – Однако матушка уверяет, что вела с принцем предварительные переговоры и что он был бы счастлив жениться на одной из наших девочек.

– Еще бы! Я нисколько не сомневаюсь, что он был бы счастлив заключить такой брак. И все же я считаю, что он недостоин руки даже младшей из английских принцесс.

Вдобавок, вспомнила я, принц Оранский – протестант, а я предпочла бы, чтобы моим зятем стал католик.

Моя беременность становилась все заметнее и все больше давала знать о себе, однако я все еще могла прогуливаться по замечательным аллеям и террасам Сент-Джеймского парка. Там было много ручных оленей и птиц, и детям очень нравилось играть с ними.

Как-то мы с Карлом сидели на скамье, а наши отпрыски бегали неподалеку, возясь со своими любимыми собаками и производя ужасный шум.

Придворные, прогуливавшиеся среди цветников, с умилением наблюдали эту идиллию.

Как же я была счастлива в те дни! С какой нежностью глядела я на мужа!

Он очень изменился за годы нашей семейной жизни и почти перестал заикаться. Мне казалось, что ему гораздо приятнее говорить со мной и детьми, нежели со своими министрами и советниками. Он с удовольствием вникал в детские дела, отвечал на многочисленные вопросы Карла и с интересом выслушал Джеймса, который пожаловался ему на обжору Мэри, съевшую за обедом его пирожное. Я не сомневалась в том, что король счастлив в кругу семьи.

Господи, наши подданные постоянно ропщут! Почему они не так довольны жизнью, как я, их королева? Чего они хотят, чего добиваются от моего бедного мужа и от меня?

…Наступила холодная, очень холодная зима. «Зима, насланная на Англию королевой-матерью», – как говорили лодочники.

В конце морозного января у нас родилась девочка. Она появилась на свет очень маленькой и слабой, и мы едва успели окрестить ее и дать ей имя Екатерина, как она умерла.

Думаю, наше счастье кончилось именно со смертью малютки Екатерины, хотя все еще бывали дни, когда я радовалась и наслаждалась жизнью. Однако меня все чаще стали охватывать дурные предчувствия, но, конечно же, я и представить себе не могла, какие ужасные испытания вот-вот обрушатся на нас.

Первопричиной всех зол была, разумеется, Шотландия, эта жуткая страна, где жили холодные и вечно мрачные люди. Я ненавидела тамошних пуритан, хотя и понимала, что они столь же рьяно охраняют свою веру, как я – свою. Ведь как только я стала английской королевой, я немедленно попыталась вернуть Англию под покровительство Рима, от которого страну насильственно оторвал Генрих VIII, этот зверь в человеческом обличье. Подумать только! Он влюбился в протестантку и не придумал ничего лучше, как развести ересь по всей стране! Почему же, почему наследовавшие ему монархи не исправили эту чудовищную ошибку, почему не попытались ничего изменить? Теперь-то я понимаю, что протестантство пришлось жителям Альбиона по вкусу, причем именно англиканская его ветвь, а не пуризм,[48] суровый и безжалостный.

Но, разумеется, не я одна в ответе за то, что в стране появилась и вошла в силу секта пуритан. Огромную роль сыграла тут и деятельность архиепископа Лода, требовавшего строжайшим образом соблюдать все церковные правила и силком пытавшегося заставить шотландцев молиться по английскому молитвеннику. Он так любил обрядность и торжественность служб, что его заподозрили в любви к католицизму, и многие в Англии именно в отместку ему стали пуританами, считавшими, что смеяться, танцевать и хорошо и нарядно одеваться – грешно.

Однако Карл очень ценил Лода и не удалил его от себя даже тогда, когда нелюбовь народа к архиепископу Кентерберийскому достигла пика.

Но в окружении короля был еще один человек, заслуживающий того, чтобы я рассказала о нем подробнее. Его звали Томас Уэнтворт, и мой муж всегда восторгался им, говоря, что он безупречно честен и бесконечно предан престолу. В то время Томас Уэнтворт по вызову короля как раз прибыл в Англию из Ирландии, где он успешно справился с несколькими весьма важными поручениями. Во-первых, он научил ирландцев выращивать лен, во-вторых, наладил торговлю с Испанией и, в-третьих, разгромил пиратов в проливе Святого Георгия. Уэнтворт всеми силами старался сделать Ирландию столь же процветающей, как Англия, и доказать ирландцам, что им выгодно поддерживать дружеские отношения с нашей страной.

Вскоре после своего возвращения Томас Уэнтворт получил титул графа Страффорда.

Тот год был для меня окрашен в меланхолично-печальные цвета. Карл с головой ушел в государственные дела и целые дни проводил в обществе Страффорда, которым восхищался чем дальше, тем больше. Поначалу я даже немного ревновала своего супруга к этому улыбчивому, учтивому и щеголеватому человеку, но потом мне удалось справиться с собой, ибо я поняла, что он и впрямь всецело предан Карлу и его делу.

К моему неудовольствию, я вновь забеременела. Я так расстроилась, что даже не сразу сказала об этом мужу. Несчастье, случившееся с малюткой Екатериной, так угнетающе подействовало на меня, что я не хотела пока и думать об очередных родах. Плохо чувствовать себя целых девять месяцев, мучительно производить на свет дитя – и все ради того, чтобы его почти немедленно отняли у вас и передали в руки кормилиц и нянек! Господи, я так устала, я так мечтала о том, чтобы Карл хотя бы несколько раз в день заглядывал ко мне, улыбался, шутил, обедал со мной, – но нет: лорд Страффорд полностью завладел им. Я прекрасно понимала, что у меня нет причин для ревности, но не могла отделаться от воспоминаний об истории с Бэкингемом и постоянно терзала себя мыслями о том, что в конце концов у короля появится какой-нибудь умный советник, который настолько привяжет моего супруга к себе, что Карл разлюбит меня.

К счастью, в моей свите была одна особа, которой почти всегда удавалось отвлечь меня от грустных дум. Люси Хэй было уже под сорок, но выглядела она совершенно очаровательно и красотой своей затмевала едва ли не всех женщин при дворе.

Конечно, меня очень трогало поведение Кэтрин Вилльерс и Сьюзен Фейлдинг, которые открыто посещали службы в Сомерсет-Хаусе и объявили всем и каждому, что стали католичками, но с ними мне было не так интересно, как с веселой и… как бы это сказать поточнее… многоопытной Люси Хэй, знавшей о любых дворцовых интригах и в красках расписывавшей мне любовные и прочие приключения какой-нибудь придворной дамы.

Не было ничего удивительного в том, что она и Страффорд очень сблизились. Напротив, было бы странно, если бы самый умный мужчина и самая умная женщина английского двора не проявили друг к другу ни малейшего любопытства. Я понимала, что это неприлично, но страшно мечтала подслушать, как они в постели перемывают косточки всем придворным… а также Карлу и мне.

Я старалась убедить короля ни в коем случае не показывать подданным, что он обеспокоен происходящим в стране, и не изменять своих привычек. Он был согласен со мной и потому последовал моему совету устроить в Уайтхолле пышный новогодний бал-маскарад. Мне очень хотелось поставить какую-нибудь новую веселую пьесу и сыграть в ней главную роль. Мы потратили довольно много времени, обсуждая эту идею и, конечно же, мой наряд. Придворный композитор Льюис Ричард написал прекрасную музыку, а Иниго Джонс придумал великолепные декорации, так что мы могли быть уверенными, что праздник удастся на славу.