– Когда я отвоюю корону, все будет хорошо, – произнес он уверенным тоном.

На какое-то мгновение я даже позавидовала собственной дочери. Если бы Карл был так же привязан ко мне, как к ней! Впрочем, Генриетта была беззаботной девочкой, а я должна была выполнять свой долг, и это иногда раздражало тех, кого я больше всего любила.

– Тебя так долго не было! – с упреком сказала Генриетта.

– Я не виноват. Я бы предпочел оставаться с вами в Париже, а не жить в Шотландии среди этих пресвитериан. Малышка, ты не представляешь, какие это мрачные люди! – воскликнул молодой король. – Они бы тебе не понравились, ведь они считают, что грешно смеяться по воскресеньям.

– Они веселятся в другие дни? – не поняла Генриетта.

– Нет, дорогая, они вообще не веселятся, – ответил Карл, хмуря брови. – Назови какое угодно из самых любимых твоих занятий, и я готов держать пари, что в глазах пресвитериан оно будет грехом.

– Тогда я тем более рада, что ты вернулся. А в Англии тоже так будет? – осведомилась она.

– Нет, если я заполучу свой трон. Ты же знаешь, такая жизнь мне не по вкусу, – заверил сестру Карл.

Потом Карл поведал о битве при Уорчестере, о сокрушительном поражении, которое потерпело там его войско, и о своем бегстве. С ним были его верные спутники: Дерби, Лодердейл, Уильмот и Бэкингем. Да, сын злого гения моей юности был одним из ближайших сподвижников Карла. Он был тремя годами старше, и я надеялась, что он не окажет на Карла такого влияния, какое оказывал его отец на моего мужа. Впрочем, мой сын был не из тех, кто легко поддается чужому влиянию. Я хотела знать все до мельчайших подробностей. Карл рассказал, что за его голову была назначена награда и что граф Дерби, несмотря на это, нашел надежного человека, католика Чарльза Джиффарда, который помог ему покинуть те края. Он живописал, как английский король покупал себе еду в деревенских харчевнях и, опасаясь надолго задерживаться где-либо, ехал дальше, на скаку жуя хлеб с вяленым мясом.

С особым волнением Карл говорил о том месте, где он затем скрывался. Это был Уайтледис – некогда монастырь, а теперь фермерская усадьба. Оба ее владельца, братья Пендерелы, были преданными роялистами.

– Там, – рассказывал Карл, – в этом скромном доме, я и мои друзья – Дерби, Шрусбери, Кливленд, Уильмот и Бэкингем, а также Джиффард и Пендерелы – обдумывали, как нам быть дальше. Видели бы вы ту одежду, что дали мне Пендерелы! Зеленый камзол, колет оленьей кожи и шляпа с высокой тульей! Я выглядел точь-в-точь как неотесанный деревенский парень. Вы бы меня ни за что не узнали в этом наряде.

– Я узнала бы вас в любом наряде, – ласково сказала я.

– Уильмот попытался обрезать мне волосы, но сделал это весьма небрежно, и Пендерелам пришлось постричь меня как следует, так, чтобы никто не принял меня за чужака. Я учился ходить, как деревенский увалень, и говорить, как простолюдин. Это были трудные уроки, матушка, – улыбнулся Карл.

– Не сомневаюсь, – ответила я. – Но вы, конечно, преуспели.

– К сожалению, не очень, – признался Карл. – Уильмот говорил, что и с прической круглоголовых я все равно вылитый король. Я много ходил пешком и в кровь стер себе ноги, так что Джоанна, жена одного из братьев, смазывала их каким-то снадобьем и перевязывала. А потом нам сообщили, что округа кишит солдатами Кромвеля, который тогда приказал во что бы то ни стало найти меня, чтобы я разделил судьбу своего отца.

Я вздрогнула и коснулась его руки.

– Простите, матушка, – промолвил он и продолжал: – Один верный человек приехал в Уайтледис, чтобы предупредить меня об опасности. Он сказал, что солдаты обыскивают каждый дом и вот-вот будут здесь. Что было делать? Он вышел за ворота усадьбы и увидел поблизости огромный старый дуб с густой кроной. «Это наша единственная надежда», – объявил он. Потом мы вместе с ним взобрались на это дерево и спрятались среди листвы. Пендерелы снизу крикнули нам, что если только солдаты не вздумают залезть на дуб, они нас не заметят. И произошло чудо. С дерева мы наблюдали, как вооруженные люди обыскивают дом и лес, но на наш дуб они не обратили внимания.

Итак, мы снова вернулись к тому, с чего начали. Мой сын был жив и здоров, но, как и следовало ожидать, его поход не увенчался успехом.

Карл изменился. Временами мне казалось, что он утратил всякую надежду добиться короны и предпочитает просто наслаждаться жизнью. Он любил дружеские пирушки, остроумную болтовню – и, конечно же, женщин. Я рада была узнать, что он избавился от этой бесстыжей Люси Уолтер, которая явно изменяла ему, пока его не было. Но разве могла женщина такого пошиба ждать целых два года! Однако у нее был ребенок, прелестный сынишка, и, насколько я знала, Карл был к нему привязан.

Меня продолжала преследовать мысль о лежащих мертвым грузом деньгах мадемуазель де Монпансье. Ведь на них можно было экипировать целую армию! Я все еще надеялась, что ее брак с Карлом может состояться.

Анна-Луиза была в это время отлучена от двора за свою открытую помощь фрондистам. (Кстати, ее отец – мой брат Гастон – тоже симпатизировал им, чем позорил доброе имя нашей семьи.) По обыкновению роскошно одетая, она даже приняла участие в одном из сражений. По странному стечению обстоятельств это было под Орлеаном, городом, давшим Франции Жанну д'Арк. Неужели мадемуазель де Монпансье хотела стать второй Орлеанской девой?

Мой сын был этой особе явно небезразличен. После Уорчестера он был словно окружен ореолом славы. Я никогда раньше не замечала, чтобы он так много рассказывал о своих подвигах. Но, по-видимому, в этих похождениях для него была заключена какая-то особая прелесть, поэтому он готов был повествовать о них бесконечно.

Мадемуазель де Монпансье устраивала приемы, которые шутливо называла «ассамблеями». Ее все еще не допускали ко двору, но она как будто пренебрегала этим, находя удовольствие в том, что зазывала к себе всевозможных знаменитостей и что угощения, которые у нее подавались, были куда более изысканными, чем в Лувре.

Карла неизменно приглашали на эти приемы, и я раздумывала, не вынашивает ли она в отношении его матримониальные планы. Анне-Луизе давно пора было обеспокоиться собственной судьбой. Ведь ей исполнилось двадцать пять лет, то есть она была далеко не первой молодости, а австрийский император женился уже в третий раз, вновь отклонив притязания моей честолюбивой племянницы.

На одном из ее приемов, где была и я, она решила со мной поговорить. Как знать, возможно, ей просто доставляло жестокое удовольствие поддерживать во мне надежду на то, что она выйдет за Карла.

– После этого похода Карл повзрослел, – сказала она. – Стал более серьезным… можно даже сказать, более зрелым. Поразительно, как благотворно повлияло на него пребывание на дереве.

– Да и вы изменились, дорогая племянница, – парировала я. – Вы тоже стали более… зрелой. Полагаю, для вас было большим событием выступить в роли Орлеанской девы.

Но мадемуазель де Монпансье не так-то легко было смутить.

– Я слышала, – продолжала она, – что английский король слишком любит женщин, чтобы оставаться верным какой-либо из них.

– Одно дело женщины, а совсем иное – жена, – ответила я.

– Способен ли человек, который в молодости вел беспорядочную жизнь, стать образцовым супругом? – язвительно осведомилась мадемуазель.

– Вполне способен, – без колебаний ответила я.

– Верится с трудом. Вспомните-ка своего отца, дорогая тетушка, – заметила Анна-Луиза.

– Я часто о нем вспоминаю. Кстати, не забывайте, что он – ваш дедушка. Мы обе должны им гордиться, – напомнила я. – Он был величайшим королем, какого когда-либо знала Франция.

– Надеюсь, что мой малыш-супруг будет таким же великим, – заявила моя племянница.

– Ваш – кто? – не поняла я.

– Ну, в конце концов, – она ехидно посмотрела на меня, – у нас не такая уж большая разница в возрасте. Всего-то одиннадцать лет и несколько месяцев. Людовику сейчас четырнадцать.

– Непохоже, чтобы он был страстно влюблен. Ведь он отлучил вас от своего двора, – язвительно возразила я.