– Я откажу им, – пообещала я, когда мы обсуждали все это с Мами.

– Но вы не можете! – возразила потрясенная Мами.

– Могу и докажу это, – не сдавалась я.

– И совершите огромную ошибку! – предупредила Мами. – Послушайте, моя дорогая, вы истинная католичка, но находитесь в стране, где живут протестанты. Вы должны милостиво позволить им помолиться в зале и, пока не закончится служба, оставаться в своих комнатах. Это все, что от вас требуется.

– Но зачем она устраивает этот молебен, пока я здесь? – злилась я.

– Возможно, чтобы показать, что даже при королеве-католичке сами они остаются стойкими протестантами, – говорила Мами.

– Следовательно, я откажу, – решительно заявила я.

– Пожалуйста, не делайте этого, – просила Мами. – Это было бы безрассудством. Отказ ваш обернется против вас. Об этом сообщат королю… и хуже того, его министрам. Вы только подумайте: в протестантской стране протестантскому священнику запретили провести службу! Такое никого не оставит равнодушным!

Я поджала губы. В глубине души я знала, что Мами права; но я ничего не могла с собой поделать и злорадно обдумывала свой ответ на просьбу Сьюзен Вилльерс.

Мами со мной не было, когда одна из моих фрейлин стремительно ворвалась в мои апартаменты.

– Миледи, – запыхавшись, проговорила она, – вы еще не знаете?.. В большом зале проходит служба. Весь дом… все протестанты… собрались там…

Я была ошеломлена.

Итак, она даже не соизволила испросить у меня разрешения. Мне было нанесено двойное оскорбление. Во-первых, в доме, где я находилась, протестанты устроили свой молебен, а во-вторых, начали его без моего согласия.

Что я должна была делать? На сей раз я не пошла за советом к Мами, поскольку заранее знала, что она мне скажет: «Ничего». Но я была в ярости и хотела довести это до всеобщего сведения.

И тут меня осенило. Я не побегу в зал и не потребую прекращения службы, хотя сначала порывалась сделать именно это. Но нет! Я сорву службу так, что никто потом ни в чем не сможет меня упрекнуть.

Я позвала к себе своих фрейлин и объявила, что мы немедленно идем гулять с нашими собаками. Мы все любили наших собачек, и у некоторых дам их было по нескольку. Мы взяли песиков на поводки, и я повела всю компанию вниз – в зал, где, преклонив колена, молились англичане. Я направилась через весь зал к дверям, а мои фрейлины следовали за мной. Собаки лаяли, визжали и резвились; мы смеялись их шалостям и оживленно болтали, делая вид, что даже не замечаем молящихся людей.

Наконец, громко хохоча, мы вышли во внутренний двор. Но я не собиралась останавливаться на этом. Я послала назад шесть дам, чтобы они принесли мне накидку. Они снова вошли в дом, прихватив с собой собак, а я стояла у дверей, наслаждаясь тем шумом, который устроили в зале мои фрейлины.

Когда они вернулись, я во весь голос заявила:

– Что-то стало прохладно. Думаю, мне не стоит сегодня гулять.

И мы толпой двинулись назад. Пастор читал проповедь, но голос его тонул в том гвалте, который мы подняли в зале.

Конечно же, все были возмущены этой историей – и Мами не меньше других.

Все только об этом и говорили. Я сказала, что у меня должны были испросить позволения, а потом уж проводить службу, устраивать же ее без моего согласия было возмутительной неучтивостью. Однако люди сочли проступок графини ничтожным в сравнении с тем, как вели себя я и мои фрейлины.

Моя выходка потрясла многих. Мами первая заявила, что я никогда больше не должна устраивать ничего подобного. Она твердила, что мне это припомнят и что я еще поплачусь за свое безрассудство. Возможно, графиня и повела себя неучтиво; однако я своими действиями нанесла оскорбление всем протестантам.

Я ответила, что меня это не волнует и что в следующий раз я поступлю точно так же. Слова мои привели Мами в полное отчаяние.

Вернувшись с охоты, король ни словом не обмолвился об истории с молебном, хотя, несомненно, о ней слышал. К его обычной мрачности добавилось лишь какое-то упорство, и я старалась понять, не затевает ли он что-нибудь.

Король всячески выказывал мне свое расположение. Думаю, он мог бы страстно влюбиться в меня тогда. Однако я вела себя с ним просто скверно – а мужчины его склада никогда такого полностью не забывают.

Тогда я этого не понимала. Я осознала это только сейчас, когда у меня так много – слишком много – времени для раздумий. Отношения между Англией и Францией становились все более напряженными… Все шло не так, как хотелось. Накопилось множество взаимных обид, и Мами боялась, что мой брат и мой муж вот-вот окажутся на грани войны. Мой брат – полагаю, по совету Ришелье – направил в Англию господина де Бленвиля, чтобы тот попытался установить хоть видимость согласия между двумя странами. Королю Карлу французский посланец не очень понравился, и это усложнило ход переговоров. Бленвиль явился ко мне с визитом и сказал, что я должна постараться понять англичан, выучить их язык, вращаться при дворе, а не сидеть взаперти вместе со своими французскими фрейлинами.

Бэкингем находился за пределами страны, и, как всегда, без него я почувствовала себя почти счастливой. Он стремился уговорить Ришелье объединиться с ним против испанцев – как он выражался. Мне же хотелось знать, жаждет ли он еще любви моей невестки королевы Анны и не предпринял ли этот вояж для того, чтобы добиться ее расположения? После того случая в саду, когда Анне пришлось звать на помощь, я была убеждена, что Бэкингем способен на все.

Герцогиня де Шеврез чуть-чуть развеселила подавленных французов и мрачных англичан: она родила ребенка. Чьего? Я, как и многие другие, сгорала от любопытства.

Она держалась как ни в чем не бывало, а герцог де Шеврез, похоже, признавал ребенка своим. Очевидно, герцог привык к маленьким шалостям своей супруги, а что шалости эти чреваты определенными последствиями, не должно было его удивлять.

Затем возвратился Бэкингем. Он явно приуныл. Все его планы рухнули. Я так и предполагала. Вряд ли он мог завоевать расположение французов после того, как своим недостойным поведением жестоко оскорбил королеву. Более того, думаю, он был просто неспособен преуспеть ни в чем. Он мог лишь завоевывать любовь мужчин, подобных королю Якову, и дружбу неопытных юношей, подобных королю Карлу. Мне не хотелось, чтобы Карл был столь близок с Бэкингемом. Уверена, они обсуждали меня и наши с Карлом отношения. К тому же я начала подозревать, что Бэкингем сеет семена раздора и настраивает моего мужа против меня. Не то чтобы Бэкингем осмеливался открыто меня порицать. Но он был виртуозом вкрадчивых намеков, и я заметила, что, когда его нет, мы с Карлом ссоримся гораздо реже.

Когда мы оставались одни в нашей спальне, Карл бывал очень страстным; он даже слегка улыбался и выражал явное удовлетворение моей особой, забывая, сколь возмутительно вела я себя, покидая опочивальню. Поэтому, решив поговорить с мужем о том, кто займет важные посты при моем дворе, я подумала, что самое подходящее время для этой беседы – часы нашего ночного уединения. Я хотела упрочить положение некоторых своих приближенных, но сделать это могла, лишь предоставив им вакантные места в королевском окружении.

С большим трудом я составила список, предусмотрительно включив в него несколько английских имен. Я считала, что очень ловко и умно перемешала здешних дворян и своих приближенных, создав выгодное для себя впечатление, будто французов в списке совсем немного.

Я лежала в постели, а Карл только что присоединился ко мне. Повернувшись, он обнял меня, но я сказала:

– Я написала одну бумагу и хочу, чтобы вы на нее взглянули.

– На бумагу? – изумился он. – Сейчас?

– Это просто небольшой список тех, кого я хотела бы видеть в своей свите, – объяснила я.

– Ладно, я просмотрю его утром. Но ведь вам известно, что, по условиям нашего брачного договора, я вправе сам подобрать вам придворных, – напомнил король.

– О, вряд ли вы будете возражать против моего списка, – беспечно воскликнула я. – Там есть не только французские, но и английские имена.