Что ни говори, а работу он проделал огромную, отдых заслужил и этого не смог бы отрицать даже Черкасов.

Вставать и идти к машине не хотелось — диван был удобный, в курительной — просторно и даже уютно, а запах сортира ничуть Мамонову не мешал — параша и параша — мало, что ли, Мамонов ее в своей жизни нюхал?

«Сукин кот» слазил в карман элегантного пиджака и извлек плоскую стеклянную фляжку с виски «Уайт хоре». Сорвав с горлышка крышку, Мамонов сделал длинный глоток, потом еще один и, выждав минуту, закурил. По венам жидким огнем разлилось тепло, а в голове приятно зашумело.

«Хорошая все-таки штука — вискарь, — расслабленно подумал Мамонов. — Если выдержанный, то мягче коньяка — да и забирает нежно. Самый что ни на есть бабский напиток — если надо какую-нибудь уломать. Только где ее сейчас возьмешь — бабу-то? В этом МАХУ гулко и пусто, как в брюхе у голодного кита».

Мамонов затянулся сигарой, сделал еще глоток и стал смотреть на жизнь веселее.

Что ж, не мне, так, может, Гвоздю повезет, рассудил он, а не повезет — тоже ладно. Я вот тут в тепле сижу и виски попиваю, а он этого чурку Мансура по Измайловскому рынку выгуливает. А ведь он здоровенный — Измайловский-то рынок, — так что можно быть уверенным, что и Гвоздю несладко приходится.

Кто-то рядом с Мамоновым негромко кашлянул. Мамонов оглянулся и увидел на соседнем диване женщину в халате, делавшую отчаянные попытки прикурить от неработающей зажигалки.

На ловца и зверь бежит, — пробормотал Мамонов и громким голосом осведомился: — Что, не работает? Искра ушла? Мы этому вашему горю поможем.

Поднявшись с дивана в полумраке курительной, «сукин кот» пересек пространство, отделявшее его от невесть откуда взявшейся женщины и поднес чуть не к самому ее носу золотую зажигалку «Картье». Пока женщина прикуривала, Мамонов смог определить, что на взгляд ей лет тридцать — тридцать пять, она стройна и очень даже ничего себе.

Мерси, — сказала дама в халате несколько хриплым голосом, отчего Мамонов решил, что курит она, пожалуй, больше, чем следует. Потом, приглядевшись, он заметил, что под халатом определенно ничего нет, а если и есть — то так, какая-нибудь малость, что и одеждой-то не назовешь.

В голове у Мамонова шумело, состояние он имел самое расслабленное, а потому и не увидел ничего зазорного в том, чтобы немного поболтать.

Вы чего это здесь в темноте сидите, мадам? — поинтересовался он, присаживаясь рядом с женщиной. — Да ещё и в халате. Продрогли, наверное?

Ничего, мы привычные, — хрипло отозвалась женщина, глубоко затягиваясь и сплевывая на пол, что — по отношению к незнакомому мужчине — было не слишком-то и вежливо.

Может, согреться желаете? — спросил «сукин кот», блеснув в полумраке фляжкой с белой лошадью на этикетке.

Вы, случаем, не Дед Мороз? — рассмеялась женщина, поплотнее запахиваясь в халат, — в курилку из коридора дуло. — Зажигалку вот подносите, выпить предлагаете — и не абы что, а «Белую лошадь». Так ведь Новый год давно кончился.

А вы, кстати, в Новый год подарок получили? — произнёс Мамонов, вспоминая — и очень кстати, что кроме плоской фляжки с виски у него имелся при себе маленький флакончик французской туалетной воды, предназначавшийся для гардеробщицы.

Ничего, подумал он, гардеробщица на этот раз перебьется. Да и зачем ей туалетная вода? Ей-то, поди, лет семьдесят.

Флакончик был изъят из кармана и вручен женщине в халате с пожеланиями счастливого Нового года.

Считайте, что я поздравил вас с Новым годом по восточному календарю, — галантно склонил голову Мамонов. — Он как раз начинается в феврале.

Дама в халате была тронута. С минуту она разглядывала флакончик, нюхала пробочку, после чего с удовлетворенным вздохом сунула его в карман халата. Знакомство, таким образом, было закреплено.

Значит, вы Дед Мороз восточный, — сказала женщина, протягивая дощечкой руку Мамонову. — А я — Наташа, натурщица. У меня рабочий день — не нормированный. Выпускники засиживаются чуть не до ночи. И я вместе с ними — мне за время платят.

«И, наверное, ещё кое за что, — подумал Мамонов, рассматривая круглое колено женщины, соблазнительно выступившее из-под халата. — Дай-ка я ее на всякий случай об этом проклятом «Игольке» спрошу — чем черт не шутит?»

И давно вы здесь демонстрируете, так сказать, свою натуру? — игриво осведомился Мамонов, предлагая женщине еще раз приложиться к фляжке — для поддержания разговора.

Да уж демонстрирую — какое-то время, — уклончиво ответила Наташа и кокетливо посмотрела на Мамонова. — У женщины, между прочим, о возрасте не спрашивают.

Да я вовсе не о возрасте хотел вас спросить, — сказал Мамонов, делая хороший глоток «Белой лошади» и с неудовольствием отмечая про себя, что на дне фляжки осталось совсем чуть-чуть. — Человечек мне один нужен, художник. Талантище необыкновенный! Он график и, говорят, ваш выпускник. Никак не могу найти… Такие вот дела, брат Наташа. — «Сукин кот» наклеил на лицо тоскливое выражение папаши, потерявшего единственного сына, и одним глотком прикончил виски.

Он что же — ваш родственник? И как его зовут? — вполне резонно поинтересовалась Наташа, которая восприняла печаль Мамонова как свою собственную и даже положила ладонь на рукав его дорогого заграничного костюма.

Он — гений, и это главное, — продолжал с вдохновением повествовать Мамонов, чьи актерские способности весьма ценились его шефом Черкасовым, особенно когда «сукин кот» в подпитии начинал рассказывать в сауне анекдоты. — Когда я вижу его работы, мне хочется лить чистые слезы радости. Но увы — я не знаю ни его имени, ни фамилии. Знаю только, что ему лет тридцать, он высок, темноволос, короче, чрезвычайно привлекателен как мужчина. Уверен, что на такого выдающегося человека вы не могли не обратить внимания — если, конечно, в то время здесь работали…

Мамонов прервал тираду на полуслове и принялся сосредоточенно разглядывать носки своих блестящих английских ботинок.

Выступление Мамонова произвело сильный эффект. Наташа явно была озадачена. Она возвела глаза к закопченному потолку курилки и принялась размышлять вслух, то загибая, то разгибая пальцы.

Гений? Выдающийся? Слезы радости?… — с удивлением повторила она слова Мамонова. — Кто же это может быть такой? Суслопаров? Пять лет назад закончил, а уже член Союза и вообще… Да нет, вряд ли. Он маленький, и у него, что называется, черти на личике горох лущили… Тогда, может, Гущин? Он сейчас постоянно выставляется. Скажите, — обратилась Наташа к Мамонову, который сидел тихо, как мышка, чтобы не мешать свободному полету мыслей и ассоциаций натурщицы, — тот человек, о котором вы упомянули — был очень хорош собой?

Мамонов, признаться, не знал, что ответить — при всем своем желании чурка Мансур не был способен дать приличного описания внешности Цитруса — но на всякий случай закивал головой.

Очень, очень хорош. Говорят, девочки ему вслед оборачивались. Да, вот еще что, — произнес он, неожиданно воспрянув, будто эта мысль только что пришла ему в голову, — у него прозвище имелось. Странное такое — Иголка… Не припомните, а?

Наташа снова возвела очи к потолку и забормотала:

Белкин? Пожалуй, нет, и не Белкин… Тогда Творогов?..

Мамонов тихонько поднялся, наклонился к ушку натурщицы и прошептал:

Вы, Наташенька, посидите подумайте — а я сейчас…

Мамонов понял, что воспоминания натурщицы вступили в такую тонкую, напитанную ассоциациями фазу, что ее воображение срочно требовалось подхлестнуть. Для этого он прорысил вдоль бесконечного коридорища, уставленного устрашающими гипсовыми копиями античных богов и богинь, вышел в гардероб и, не надевая пальто, отворил дверь, которая вела наружу. Сбежав по ступенькам к поджидавшему его чуть сбоку от выхода «ягуару», Мамонов распахнул заднюю дверцу и начал запихивать в полиэтиленовый пакет все, что попадалось ему под руку, — картонные футляры с французским коньяком и шотландским виски, коробки с шоколадными конфетами, консервные банки с крабами и кальмарами и баночки с черной и красной икрой. Когда в пакет нельзя было уже запихнуть даже крохотного флакончика с духами, «сукин кот», бросив шоферу короткое: «Ждать!» — чуть ли не бегом вернулся к массивным, покрытым поцарапанным желтым лаком дверям МАХУ.