Когда Капустинская, коротко кивнув на прощание, зарысила к двери, Диана чуть приподнялась с места и крикнула ей вдогонку:

И почаще мне звони, держи, так сказать, в курсе. А сюда по возможности старайся не ходить — не хочу, чтобы ты здесь светилась!

После того как Капустинская удалилась, Диана Павловна еще некоторое время сидела за столом, в который уже раз перебирая и рассматривая оставленные ей фотографии. Отложив в сторону ту, на которой хорошо был виден номер квартиры старика Авилова, она пододвинула к себе телефон и, сняв трубку, набрала номер. Когда ее абонент отозвался, сказав ровным, невыразительным голосом дежурное «слушаю», Шилова, приблизив фотографию к глазам, произнесла:

Тимофей? Шилова на проводе. В прошлый раз ты мне говорил, что покрываешься у меня от безделья плесенью. Так вот, я нашла тебе занятие. Речь, правда, сейчас идет не о моем муже и его болезненном состоянии. Пусть себе спокойно поболеет — до поры до времени, разумеется, — тут она многозначительно помолчала. — Ты же пока займись вот чем — разузнай, что сможешь, о некоем художнике по имени Сергей, который снимает квартиру у пенсионера Авилова в доме № 18 по 1-й Железнодорожной улице. Номер квартиры — 14. Записал? Что, так запомнишь? Ну, тем лучше. Могу добавить, что Сергей этот, возможно, закончил МАХУ — Московское академическое художественное училище, — так же, как и мой тяжело больной муж…

Похожий на вампира Серебряков не был тщеславным человеком — по крайней мере, в привычном смысле этого слова, а посему из гаража компании «Троя» он вывел довольно потрепанный жигуль, неизвестно, каким образом затесавшийся среди «мерседесов», «саабов» и прочих дорогостоящих представителей заграничного автомобильного племени. Если бы того потребовало дело, Серебряков, глазом не моргнув, сел не только в «четверку», но и в седло какой-нибудь клячи. Впрочем, Шилова ковбойских подвигов от него не ожидала — с нее довольно было одной только его скрытности и умения наблюдать.

В этом смысле бесцветный, невзрачный Серебряков обладал подлинным талантом. Одетый в потертое серое пальто из драпа времен товарищей Брежнева и Черненко, в каких щеголяло тогда полгорода, он растворялся в толпе, не привлекая к себе ни малейшего внимания. Люди проходили, глядя на него и его не замечая, будто он был стеклянный.

Главное, чтобы это корыто завелось, — пробормотал новоявленный человек-невидимка, усаживаясь за руль и вставляя ключ в замок зажигания. Предварительно он вынул из кармана и засунул под сиденье пистолет ТТ с накрученным на ствол глушителем. Опасения Серебрякова не оправдались — «четверка», которой давно уже пора было упокоиться на свалке, мгновенно ожила и деликатно заурчала мотором. В гараже компании «Троя» туфты не держали, там всегда все работало и ездило отлично.

Прежде всего Серебряков отправился на 1-ю Железнодорожную. Там он вылез из машины, тщательно запер за собой дверь и двинулся на разведку. Поскольку все дороги, как известно, ведут в Рим, Серебряков не миновал знаменитых в этих местах ларьков и не преминул заглянуть в закуток у бетонного забора, где собиралось самое изысканное общество из окрестных домов. По случаю субботы клуб под открытым небом был переполнен, и свободного ящика, чтобы присесть, Серебрякову не досталось.

Впрочем, такая мелочь не способна была поколебать спокойствия духа человека-невидимки. Купив пару бутылок пива, он зашел за киоски и присел на корточки рядом с незнакомым ему человеком в точно таком же вытертом, как и у него, сером пальто. Если появление Канустинской местными обитателями было замечено сразу, то на Серебрякова, как всегда, попросту не обратили внимания, и он получил возможность наблюдать и слушать.

Человек-невидимка отлично знал, что из потока никому не нужной галиматьи всегда можно извлечь рациональное зерно. Требовалось только одно — терпение. А терпения Серебрякову было не занимать. К тому же он сидел на корточках, а это позволяло ему с легкостью менять свою позицию и перемещаться в то место, где вспыхивал разговор, который мог в той или иной степени его заинтересовать.

Медведев вчера Василь Егорыча замел, его была очередь. Оштрафовал на двадцать рублей. Потом отпустил под честное слово — Егорыч сбегал, у Митяя занял, принес — тогда Медведев снова его отпустил — уже окончательно.

Хорошо Егорычу — теперь старлей его недели две трогать не будет — это уж как пить дать.

А теперь чья очередь? Сегодня суббота, самый у Медведева рабочий день.

Чья, чья? А твоя — не хочешь?

Тьфу ты, блин! У меня не то что двадцатника — пятеры нету.

И откуда это, интересно, у Митяя бабки?

А у него теперь торговка живет — комнату снимает. «Щирая» такая хохлушка с рынка. И деньги платит, и квартиру убирает — благодать! Митяй как сыр в масле катается. А уж когда квартирантке посылка из самостийной Украины приходит — все больше самогон да сало — Митяй дня по три из квартиры ни ногой — дома сидит, празднует.

Хорошо, твою мать, когда лишняя жилплощадь есть. Жируй себе, и бутылки собирать не надо.

Не скажи, от бутылок еще никому вреда не было. Нынче пиво дешевое, вот его и пьют помногу. Оттого, блин, и стеклотары пустой завались. Да и скучно дома-то сидеть без дела. Вышел, набрал два-три пакета, сдал — вот и деньжата на водку есть, и вроде как на работу сходил.

Старый хрен Авилов тоже квартиру сдает. А сам к дочке переселился. Теперь там гульбарий устраивает.

Серебряков насторожился и мгновенно перенес свое пиво и задницу поближе к мужику и к еще не старой, испитой кошелке, которая заговорила об Авилове.

И кто же на его халупу польстился?

«Халупу»! Сказал тоже. У него двухкомнатная.

Лафа Авилову. За двухкомнатную небось ему штука-полторы набегает. Кто снял-то?

Да художник какой-то. Молодой красивый парень.

Азебарджанец, поди, или еще какой — с Кавказа?

Не похож. Рожа наша, отечественная, да и по-русски говорит чисто. Одно только странно — квартиру-то снял, а бывает на ней редко — в аккурат когда его дружок приезжает: всякий раз на такси или на частнике — видать, у него бабки водятся.

Ясное дело, гомики. Сняли квартирку для свиданий и теперь милуются там.

Тьфу. Житья от «голубых» не стало.

Серебряков выждал немного в надежде, что о квартире номер четырнадцать скажут что-нибудь еще, но, поскольку продолжения не последовало, снялся с места и неторопливым шагом проследовал к дому № 18, чтобы, так сказать, сделать рекогносцировку.

Серебряков был человеком предусмотрительным, а потому заранее желал знать, с чем ему предстояло иметь дело. Двор ему очень приглянулся — в случае необходимости здесь было где укрыться, чтобы вести за подъездом наблюдение, и куда уходить, если бы того потребовали обстоятельства. Покончив с осмотром, он подошел к подъезду и присел на деревянную лавочку — прибежище старушек. Достав из массивного серебряного портсигара сигарету, чиркнув колесиком зажигалки и прикурив, Серебряков принялся ждать.

Ждал он не Серегу и тем более не Кортнева, а какую-нибудь словоохотливую бабушку, которая — по его расчетам — должна была выплыть из дому по причине субботнего дня и хорошей погоды.

Бабушка не заставила себя долго ждать. Дверь подъезда распахнулась, и из его недр важно вышла старушка с полиэтиленовым пакетом в руках.

«Прекрасно, — подумал Серебряков, — наверняка вязать собирается — а это надолго. Может, толкнет мне что-нибудь интересненькое».

Словоохотливая старушенция завязала разговор первой.

Отличный сегодня денек выдался, — произнесла она, обращаясь к своему единственному слушателю — к Серебрякову.

Тимофей, хотя имел внешность человека вполне тупого и заурядного, таковым на самом деле не являлся и поддерживать разговор умел, причем в любой компании. Для начала он полез в карман пиджака и предложил старушке большую и дорогую конфету «Мишка на севере».

Я — двоюродный племянник Авилова, — представился он, — приехал из Архангельска. Звоню ему в дверь, звоню, а никого нету. Может, вы его видели? Он — мужчина почтенного возраста, пенсионер, из дома надолго не отлучается. Разве что за хлебом вышел? — Серебряков выжидающе посмотрел на свою соседку.