И не дай тебе Бог налить Мансуру: ты ж понимаешь, Гвоздь, что ему смотреть надо — и очень хорошо смотреть. Чтобы Цитруса увидеть. — Тут Черкасов нахмурился и пожевал губами. — В это я, как ты догадываешься, не очень верю, но всё-таки… Посули ему пять тысяч баксов в случае успеха… На эти бабки он сможет жить в своем Казахстане в течение лет примерно ста… Сам понимаешь, Касым его в суть своих дел не посвящал — ну и соответственно платил ему копейки. Ты все понял? — голос Черкасова неожиданно набрал страшную силу, и даже непробиваемая голова Гвоздя в плоском берете дернулась, как будто рядом с ней взорвалась граната.

Не получив никаких дополнительных инструкций, Гвоздь вышел. Мамонов расцвел.

Здорово вы его, Александр Николаевич, — сказал он. — Сразу свое место стал знать, суконка!

А ты-то — свое знаешь? — Черкасов поднял тяжёлый взгляд на своего помощника.

Знаю, — сказал как отрезал «сукин кот». — Командуйте — все выполню. Вы, Александр Николаевич, для меня все равно что капитан первого ранга!

Ну и славно, — произнес Черкасов, уложив руки на животе — вертеть пальцами. — Ты ведь не Гвоздь, ты лучше понимаешь, что такое «иголька». А потому тебе предстоит бродить по инстанциям — то есть по художественным вузам — отыскивать следы высококлассного графика-гравера, который способен сделать то, что делал Цитрус — то есть изготовлять фальшивые «грины» достаточно высокого качества. И не забудь, — огромный волосатый кулак Черкасова, которого так боялся Мамонов, замаячил в непосредственной близости от его носа, — внешность этого графика должна тютелька в тютельку совпадать с описанием, полученным от Мансура.

Плёнки давай — и поскорее! — Капустинская одарила Летову злобным взглядом и протянула к ней руку с хищно загнутыми ногтями — настоящую лапу коршуна. Боря сидел за столом и, старательно отворачивая от Маринки морду, смотрел в окно — тоже был недоволен Летовой: какого, спрашивается, хрена она смылась с Кортневым и никого не предупредила? Короче говоря, Летовой оставалось одно — стоять и «обтекать» по полной программе.

Тем не менее она сдаваться без боя не собиралась.

Нет у меня никаких пленок, — тоже довольно агрессивно провозгласила она. — Потому что я хлопнулась в обморок, когда Кортнев выхватил в «Первой формуле» нож. На него полез какой-то дебил в голубом десантном берете. Что, не нравится? Тогда увольняйте меня к чертовой матери, потому что я в жизни не думала — исходя из того, как сладко Валентина пела, расписывая цели и задачи нашего агентства, — что перед моим носом начнут сверкать ножи!

Ишь какая слабонервная, — ядовито сказала Валентина. — А вот с Кортневым бежать через заднюю дверь тебе духу хватило!

Маринка устало присела к столу и, облокотившись на столешницу, оперлась подбородком на руку.

Ну что вы от меня хотите, а? — спросила она, обращаясь, скорее, к Борису, нежели к пылавшей злобой Капуетинской. — Неужели не понятно, что Игорь мигом раскусил нашу комбинацию с внучкой Авилова и мне оставалось одно: предстать перед ним в роли доморощенной Мата Хари! Для не слишком образованных сотрудников конторы, — тут Летова возвела русалочьи глаза на Капустинскую, — могу дать разъяснение, что это была шпионка международного класса. Так, кстати, Игорь меня и назвал.

Нет, вы только подумайте, — взвыла Капустинская, хотя было видно, что она начала постепенно сбавлять обороты. — Она его уже Игорем величает! — Капустинская пристукнула по столу массивным донышком, чашки, из которой она пила кофе. — Для нас он «объект» — и больше ничего. Всякое сближение с «объектом» является для сотрудника агентства серьезной оплошностью — это как минимум.

Летова вскочила с места и принялась расхаживать по комнате.

Хорошо. Увольняйте меня! А как мне было его называть? Господин подозреваемый? Впрочем, это не главное. Главное, что мы его недооценили. «Измайловский парк», «Измайловский парк», — скривив губы, протянула Марина, намекая на версию Капустинской о влюбленной якобы в Кортнева дурочке из парка, роль которой она, Летова, должна была сыграть. — Да он сразу догадался, что я ищейка Шиловой. Как только узнал, что у пенсионера Авилова никакой внучки нет. А еще он сказал, что Шилова хочет его убить. Вот!

Что такое? Убить? Да ты что — белены объелась? — вскричала Капустинская, получая новую возможность для проявления своего холерического темперамента. — Это с какой же стати? Да она на свои миллионы знаешь какого Кортнева себе купит?..

Да знаю, знаю — лучше прежнего! — закончила за нее Марина, оскалив рот в злобной ухмылке. — А ведь ты сама мне говорила, что Шилова любит Кортнева, — как тогда?

Красная, растрепанная Капустинская промолчала.

Если любишь, кроме того, кого любишь, — никого не надо! — вдруг завопила Марина, размахивая руками, словно мельница. — Понимаешь! Никого! — А знаешь, что мне еще сказал Кортнев? — снова напустилась она на Капустинскую, — знаешь? Он сказал, что Шилова живет по принципу «лучше мертвый, чем неверный» — вот так-то!

Летова уселась за стол и налила себе из огромного кофейника Капустинской кофе, тем самым положив конец этой истерической вспышке. Она очень устала — от придирок Капустинской, от недоброжелательности Бориса, а более всего — от собственных чувств, которые возникли у нее к Кортневу, но не находили выхода. Летова пребывала в полнейшей растерянности, а потому всякое замечание на свой счет воспринимала чрезвычайно нервно, если не сказать агрессивно.

Настала тишина. Даже Валентина поняла, что на Летову больше давить нельзя. Тем более что у нее не имелось причины не доверять ее словам — Капустин-ская считала Летову честной — даже слишком честной для того занятия, которое они себе избрали.

Все это очень мерзко, — неожиданно произнёс Борис, выступив — к большому удивлению Валентины — в поддержку Летовой. — С мокрухой мы до сих пор дела не имели.

Ты о чем это? — осторожно поинтересовалась Валентина, хотя отлично понимала, о чем говорят Борис. — Да это она так, от нервов.

Черта с два, от нервов! — произнес Борис, пытаясь на ощупь отыскать на столе штопор, чтобы открыть бутылку с любимым вином Капустинской. — Сдается мне, что твоя Шилова — та еще штучка — и Летова совершенно права, что ее опасается. Если ты, Валентина, еще раз ради нее подставишь под удар Ма-ришку, то я… да куда же, черт возьми, запропастился штопор?

На, выпей скорей и подумай хорошенько. — Капустинская добрела на глазах — она собственноручно откупорила бутылку «Монастырского» и вылила в кружку Бориса, по крайней мере, половину её содержимого. — Ну как, скажи, я могла подставить Летову?

А чего тут думать? — Борис, однако, вино выпил и даже с большим удовольствием. — Подставила — так нечего теперь отпираться. Что она могла сделать, если Кортнев ее расшифровал? Каюсь, и я был не лучше тебя, когда отправлял Марину на встречу с этим пижоном. Мы на чем основывались? На слабенькой теории, что Кортнев болван и о лжевнучке Авилова справок наводить не станет. А он — навел. А в резерве у нас имелась версия, что якобы она, Летова, увидела Кортнева в Измайловском парке и полюбила с первого взгляда, а потом выследила. Согласись — эта выдумка вообще не выдерживает никакой критики! Но заметь — даже при этом Летова свое задание выполнила — и Кортнева в ресторан отвела. Хотя, конечно, и заставила нас поволноваться. А то что не смогла сфотографировать — с нее взятки гладки — если у нее перед носом и в самом деле поножовщина началась. Но мы об этом скоро узнаем — когда выйдут вечерние бульварные издания, где любят смаковать всевозможные скандалы. Там наверняка и фотографии будут — найдется, что показать твоей Шиловой!

А она за это нам заплатит? — ехидно поинтересовалась Капустинская, тоже отхлебывая «Монастырского». Злоба у нее убывала с каждой минутой. Валентина была женщина отходчивая, но ехидства у нее всегда имелось с избытком.

Заплатит, не волнуйся, — сказала столь же вспыльчивая и отходчивая Летова, успевшая, как и все, приложиться к чаше. — Ведь она за что платила? Не за фотографии, а за то, чтобы я ее Кортнева в ресторан вывела — так?