Между тем самое большое время моего плена я находился у доброго моего хозяина Ютрамаки, который обходился со мной, как с другом, а не так, как с пленником. Я старался всеми способами заслуживать его благорасположение. Люди эти совершенные дети: всякая безделица им нравится и утешает их. Пользуясь их невежеством, я умел заставить их себя любить и даже уважать. Например, я сделал из бумаги змея и, приготовив из звериных жил нитки, стал спускать его. Поднявшийся до чрезвычайной высоты змей изумил диких; приписывая изобретение это моему гению, они утверждали, что русские могут достать солнце. Но ничем я так не услужил моему хозяину, как пожарной трещоткой («сплошная пожарка», по именованию Тараканова). К счастью, мне удалось растолковать ему, что разнотонные звуки трещотки могут означать разные движения в войне и что она весьма полезна при нападении на неприятеля и при отступлении от него. Инструмент сей довершил мою славу: все удивлялись моему уму и думали, что подобных гениев мало уже осталось в России.

В сентябре мы оставили мыс Жуан-де-Фука и переехали на зиму далее вверх по проливу сего же имени. Тут построил я себе особую от всех небольшую землянку и жил один. Осенью занимался я стрелянием птиц, а зимою делал для своего хозяина и на продажу разного рода деревянную посуду. Для сей работы сковал я скобель и зауторник из гвоздей посредством каменьев. Труды мои дикие видели и удивлялись. Старшины в общем собрании положили, что человек, столь искусный, как я, должен непременно быть сам старшиною, или тоёном. После сего меня везде звали в гости вместе с моим хозяином и угощали во всем наравне со своими старшинами. Они крайне удивлялись, каким образом Булыгин, не умевший ни птицы застрелить на лету, ни хорошо владеть топором, мог быть нашим начальником.

В эту зиму здешние жители терпели большой недостаток в продовольствии, так что принуждены были друг другу платить по бобру за десять вяленых лососей, и мой хозяин употребил много бобров на покупку рыбы. Но у некоторых из старшин был совершенный голод: промышленники Петухов, Шубин и Зуев от недостатка пищи бежали ко мне; хозяин мой их кормил, и когда их хозяева требовали их выдачи, он сказал им, что они живут у меня, следовательно, и возвращение их от меня зависит. Дикие отнеслись ко мне, и я отпустил бежавших не прежде, как на условии, чтоб они их не обижали и кормили.

В марте переехали мы на летнее жилище, где я построил другую землянку, обширнее первой, и укрепил ее с морской стороны «бойницами». Слава сего здания разнеслась далеко, и старшины через большое расстояние приезжали смотреть и удивляться ему.

Наконец, милосердный Бог внял мольбам нашим и послал нам избавление: 6 мая рано утром показалось двухмачтовое судно и вскоре приблизилось к берегу. Хозяин мой, взяв меня с собою, тотчас поехал на судно. Бриг этот принадлежал Соединенным Штатам, назывался «Лидия» и был под начальством капитана Броуна. На нем, к немалому моему удивлению, нашел я товарища своего Валгусова и узнал, что он был перепродан на берега реки Колумбии, где выкуплен капитаном Броуном. Капитан, потолковав со мною о наших бедствиях, как умел, изъяснил моему хозяину, чтоб он велел своим единоземцам привести к нему всех пленных русских, которых он намерен выкупить. Хозяин уехал, а я остался на бриге.

На другой день дикие привезли бывшего с нами англичанина Джона Виллиамса, за которого сначала запросили чрезвычайный выкуп, но потом согласились взять пять байковых одеял, пять сажен сукна, слесарную пилу, два стальных ножа, одно зеркало, пять картузов пороху и такой же величины пять мешков дроби. После и за всех нас получили они по такому же количеству, кроме Болотова и Курмачева, которых дважды привозили к судну и в оба раза просили такой чрезвычайный выкуп, что плата за каждого превосходила ценою то, что дано за всех нас вместе; но как диким требуемого не дали, то они увезли несчастных сих людей назад, а притом объявили, что и Шубина мы не увидим, ибо он продан хозяину, который уехал для китовых промыслов на остров Дестракшин.

Упрямство диких заставило капитана Броуна принять другие меры: он захватил одного старшину, родного брата тому тоёну, у которого находились в неволе Болотов и Курмачев, и объявил ему, что он дотоле не получит свободы, доколе русские не будут освобождены. Поступок сей имел желанный успех: в тот же день привезли Болотова и Курмачева; тогда мы стали требовать Шубина, назначив сутки сроку. Но его привезли уже на другой день, когда мы находились в море, милях в пятнадцати от берега. Тогда капитан Броун освободил старшину, заплатив ему за каждого из вырученных людей такой же выкуп, какой дан и за других. Таким образом капитан Броун выкупил нас тринадцать человек;[344] во время бедствий наших и в плену умерло семеро;[345] один[346] продан отдаленным народам и остался у них; а один (алеут) был еще в 1809 году выкуплен капитаном американского корабля «Меркурий» Парсом с берегов реки Колумбии.

10 мая отправились мы в путь и шли беспрестанно вдоль берега, часто заходили в разные гавани для торговли с дикими, а 9 июня прибыли благополучно в порт Ново-Архангельск.

Контр-адмирал Сарычев[347] летом 1805 года начальствовал небольшой эскадрой, которая плавала в Балтийском море для окончания произведенных им в прежние годы астрономических наблюдений и для обучения гардемаринов на самом деле управлению кораблей, или так называемой морской практике.

В августе предписано ему было нанять и приготовить в Ревеле и Риге нужное число купеческих судов для отвоза в Померанию десантных войск. Исполняя это вновь возложенное на него поручение, контр-адмирал Сарычев прибыл в Ригу 21 августа, а 17 сентября пришел туда же бриг «Диспач» под начальством капитан-лейтенанта Касливцова. Он прислан был к контр-адмиралу именно для препровождения конвоя с войсками. Бриг сей, построенный в Англии, был одним из лучших в своем роде военных судов и управляем весьма искусным морским офицером.

23 августа конвой, состоявший из двадцати шести судов, отправился в путь под предводительством контр-адмирала Сарычева, имевшего свое пребывание на бриге «Диспач». Сначала плавание их продолжалось благополучно, выключая некоторые неприятные, впрочем не слишком важные повреждения, приключившиеся двум или трем из купеческих судов; но в ночь на 25-е число, когда конвой выходил уже из пролива между курляндским берегом и островом Эзель в Балтийское море, «Диспач» коснулся дна рулем, который тремя ударами сбросило с петель и вовсе оторвало. Контр-адмирал полагал, что это несчастие случилось на четырехсаженной банке, находящейся посреди пролива при выходе в море.

Потеря руля привела бриг в самое опасное положение и даже угрожала ему крушением, которого он, может быть, и не избежал бы, если б управлялся менее искусными мореходцами, ибо дувший тогда крепкий северный ветер прижимал его к курляндскому берегу, а без руля нельзя было им править. В таком гибельном состоянии он обязан своим спасением присутствию духа начальствующего конвоем, который говорит:[348]«Я решился на последнее средство к избавлению судна от кораблекрушения: стать на якорь на глубине двенадцати сажен. Но как по положении трех якорей бриг дрейфовало, то приказал я обрубать стеньги, из коих изорванные и незакрепленные паруса много противостояли ветру. Тогда ветер перестал тащить нас с якорей, и мы остановились на глубине девяти сажен при песчаном грунте, в двух итальянских милях от берега, между мысом Люзерорт и городом Виндава^{273}».