Хотя слабости сии в Тамеамеа свойственны только детскому возрасту, а не сединами украшенному старцу, но не могут затмить истинных природных его дарований и достоинств: он всегда будет считаться просветителем и преобразователем своего народа. Правда, что многие понятия о вещах и делах и способы, принимаемые им к лучшему устроению своих владений, не его собственные, а сообщенные ему служащими у него европейцами; но желание и умение пользоваться их советами при состоянии, в коем он родился, вырос и живет, делают его необыкновенным человеком и показывают, что природа одарила его обширным умом и редкою твердостью характера.
Другая, не менее важная, статья состоит в том, чтоб никому из приходящих иностранцев не давать преимущества перед другими, но со всеми одинаково поступать, позволять всем иметь с его подданными равный и свободный торг и запрещать европейцам заводить свои собственные заселения. На сей конец, когда он находящимся в его службе англичанам и американцам дает во владение земли, то всегда с тем, чтоб они принадлежали им, доколе они живут на островах его, передать же их другому они никаким образом не могут, и земли сии по отъезде их или по смерти опять к нему поступают. Ванкувер или не понял его, или с намерением ошибся, когда в своем путешествии написал со всею мелочною подробностию о торжественном уступлении острова Овайги английскому королю. Ни Тамеамеа, ни старшины острова никогда не думали отдавать земли своей. Все это дело они понимают в другом виде и отнюдь не так, как Ванкувер его хотел понимать.
Теперь здесь есть европейцы, живущие между сандвичанами более 20 лет. Они мне сказывали, что Тамеамеа без досады слышать не может, когда ему напоминают, что англичане имеют право на его владения по собственному его договору, постановленному с Ванкувером. Он так далек от сего мнения, что даже и островов своих не позволяет называть Сандвичевыми островами – именем, данным им капитаном Куком; но велит, чтоб каждый из них был называем своим именем; вся же купа вместе именуется острова короля или владетеля овайгийского.
Он принял английский флаг от Ванкувера и поднимал его всегда, но не знал, что это значит по европейским обычаям; а когда в последнюю войну англичан с американцами один корабельщик последней из сих наций пошутил над ним и сказал ему, что американцы вправе отнять у него острова его, потому что он поднимает флаг той земли, с которою они в войне, и когда Тамеамеа выслушал и понял настоящее значение флага, то сказал американцу, чтоб он не считал его дураком, ибо у него в магазинах есть много флагов разных европейских народов, и если английский не годится, то он другой поднимет. После сего случая он тотчас захотел иметь свой собственный флаг, который для него англичане и выдумали: оный состоит из семи полос,[257] а в углу английский гюйс означает дружбу с англичанами, как с первым европейским народом, с которым он познакомился. Договор же его, или уступку земель, как Ванкувер рассудил назвать сей акт, сандвичане считают соглашением дружбы и помощи, или, по нашему сказать, оборонительным союзом, только в другом виде: Тамеамеа обещался оборонять приходящих к нему англичан от голода, снабжая их съестными припасами без платы, а англичане должны были защищать их от нападения других европейцев; с правом же собственности и независимости сандвичане и не воображали никогда расстаться.
Впрочем, и поверить такой покорности невозможно: она могла произойти от страха, что и в Европе нередко случается; но Ванкувера они уже не признавали существом выше человека, как капитана Кука, который, однако ж, пал от их же руки. Ванкувер был между ними в то уже время, когда они не только знали действие наших огнестрельных орудий, но и сами имели их и проучили уже многих из европейцев, чему примеры в его же путешествии можно найти. Доколе островитяне, при посещении их в первый раз европейскими мореплавателями, видели только одно действие нашего огнестрельного оружия, не зная способов употребления оного, то они думали, что ружья или пистолеты наши, по собственному своему устроению, могли в одно мгновение и на всякое расстояние производить столь ужасное, чудесное и непонятное для них действие. При таком мнении сотни их, с своими стрелами, копьями и дубинами, не отваживались напасть на одного человека с ружьем в руках. Был даже пример, что англичанин (см. второе путешествие Кука), зашедший далеко внутрь острова и приметивший намерение островитян напасть на него, не имея при себе никакого оружия, привел их в ужас круглым футляром для зубочисток, который, держа в руках, обращал отверстым концом к наступившим на него островитянам; а они, ожидая всякую минуту, что оттуда покажется огонь и гибель для них, не смели к нему приблизиться, и он благополучно достиг берега и соединился со своими товарищами.
Такой страх может показаться смешным и трусостью европейцу, привыкшему судить обо всем по своим познаниям и обычаям. Но причина оного весьма естественна и нимало не показывает, чтоб эти люди, приходящие в ужас и смятение при виде нашего оружия, были люди робкие и малодушные. Подобное сему могло бы случиться и с лучшими европейскими войсками. Положим, что обширный ум или случай показал бы какому-нибудь народу способ составлять вещество, подобное пороху, только в несколько крат сильнее действующее, и по оному изобрести соразмерные орудия, которые производили бы свое действие на расстояние нескольких верст. Если бы небольшое ополчение с таким оружием появилось пред многочисленным европейским войском и показало бы, что, будучи едва в виду оного, оно одним выстрелом может поражать целые батальоны, то вся армия ударилась бы в бегство. Пушечный с корабля выстрел производил и должен был производить то же действие над жителями острова. Но когда они приметили, по неосторожности самих же европейцев, что оружие наше бывает столь страшно и гибельно только с некоторым приготовлением и что, впрочем, оно хуже их дубинок, то многие скоро воспользовались сим важным для них открытием. Англичане, убитые в Новой Зеландии и после на Сандвичевых островах, где и сам Кук поражен, погибли от своей слишком большой и неуместной доверенности к огнестрельному оружию, которым они думали привести в ужас жителей острова, получивших уже некоторое понятие о действии оного. Они воображали несколькими выстрелами обратить их в бегство, как стадо овец. Но островитяне, приняв первый огонь, не дали времени солдатам зарядить своих ружей и бросились на них с стремлением и страшным криком и в одну минуту положили их жизни – и всему делу конец.
Природа не так, как люди, присваивающие себе божескую власть на земле: она не расточает даров своих на любой уголок своих обладаний. Обширный ум и необыкновенные дарования достаются в удел всем смертным, где бы они ни родились, и если бы возможно было несколько сот детей из разных частей земного шара собрать вместе и воспитывать по нашим правилам, то, может быть, из числа их с курчавыми волосами и черными лицами более вышло бы великих людей, нежели из родившихся от европейцев. Между островитянами, без сомнения, есть люди, одаренные проницательным умом и необыкновенною твердостью духа. Такие люди хотя и считали европейцев, при начальном свидании с ними, существами выше человека, но скоро усмотрели в них те же недостатки, какие и в самих себе находили, и увидели, что они во всем равны. Между ними есть даже мудрецы, твердостью характера не уступающие древним философам, которых имена сохранила история. Например, капитан Кинг в путешествии Кука говорит, что, услышав об одном чудесном старике, живущем в горах острова Овайги, хотел он его видеть и с некоторыми из своих офицеров, в сопровождении сандвичан, с превеликим трудом добрался до местопребывания отшельника. Старик, при виде людей, совершенно для него новых и необыкновенных как по цвету лица, так и по одежде, не показал ни малейшего удивления или любопытства, и когда Кинг хотел подарить ему несколько европейских вещей, которые в глазах всех островитян казались неоцененными сокровищами, то он отвергнул их с презрением и удалился в свою хижину; не есть ли он овайгийский Диоген?
