Кончается!.. Невольно рвется стон,-

Так тяжело, так страшно это слово!

Оно звучит, как погребальный звон

Иль как набат, рокочущий сурово

В молчаньи ночи, возвестивший нам

Пожара дым, бегущий к небесам…

Любовь, и жизнь, и славу отравляя,

Нередко нас преследует оно,

Зияет нам, как бездна роковая,

Все вечностью, все тайнами полно…

Ужасное таинственное слово!

Оно старо, но вечно будет ново-

Кончается!

Мы видим пир: беспечны и светлы

Ликуют гости, зал блестит огнями,

Ласкают взор накрытые столы

И винами, и яством, и плодами.

Веселый смех и гам со всех сторон,

И хрусталя дрожащий перезвон.

Но поздно! Зал редеет понемногу.

Смолкает шум. Как пестрые шмели,

Стремятся гости к тесному порогу…

Вот спешно слуги в звучный зал вошли,-

Метут полы, проворно гасят свечи…

Темнеет зал; беседы, тосты, встречи-

Кончаются!

Волнуяся, сверкает море нив,

Журчат ручьи, пестро цветут долины;

К сиянью дня вершины обратив,

Листвой трепещут робкие осины;

И дружных птиц залетная семья

Поет восторг и сладость бытия.

Проходит май; за ним уходит лето,

И острый серп уносит злак долин…

Обожжена, безмолвна и раздета,

Дуброва спит… Лишь с дремотных вершин

Последний лист, кружася, упадает

На мокрый мох… И ветер напевает:

Кончается…

Наш нежный друг волнуется, живет,

Пленяет нас открытою душою;

Мечтает он, а дерзостный недуг

К нему ползет голодною змеею.

И наконец, обвив его кругом,

Томит и жжет горячечным огнем.

Спешите вы к одру больного друга,

Его приют безмолвен и уныл.

Открыта дверь, чуть шепчется прислуга,

Душистый мускус воздух напоил.

Больной лежит и с хриплым шумом дышит,

Вы вздрогнули, – ваш слух невольно слышит:

Кончается…

Земля цветет… Бесстрастные века,

Сметая все, меняют поколенья.

Так в небесах меняют облака

Морских ветров суровое броженье…

Кипит борьба и ропщет гордый ум.

Но будет век – замолкнет спор и шум,

Земля умрет. Над снежными морями

Повиснут гор недвижные хребты,

Засеребрясь нетающими льдами.

И род людской, как бред земной мечты,

Исчезнет сном – и даже смерть забудет…

И некому тогда воскликнуть будет:

Кончается!

15 мая 1888

Заря вечерняя, заря прощальная

На небе ласковом тепло румянится…

Дорога длинная, дорога дальняя,

Как лента синяя, пестрея, тянется.

Мечтаю сумрачно, гляжу рассеянно.

Душа отзывчивей, сны – суевернее…

И, как печаль моя, как дым развеяна

Заря прощальная, заря вечерняя.

17 мая 1888

В смятеньи двор веселый короля…

Все мрачно в нем; хозяин хмурит брови,

Молчит, печаль с пажами не деля,

Заговорит – досада в каждом слове.

Придворных дам нарядная семья

Близ королевы медленно теснится;

Прекрасный принц вздыхает и боится

За краткий сон земного бытия.

В тяжелых люстрах не блестят огни,

Унылый зал почил в молчаньи строгом…

Немая смерть витает над чертогом,

И дремлет он в таинственной тени.

И лишь в одном готическом окне

Горят лампады и, слезяся воском,

Мерцают свечи… В мрачной тишине

Там труп шута лежит на ложе жестком.

Он, как мудрец, как резвое дитя,

Свой век провел – беспечно и шутя.

Воспитанный средь роскоши дворцовой,

При шепоте завистливых льстецов,

Он не любил ни славы, ни чинов,

Питая сердце мудростью суровой,

И что имел – все бедным раздавал…

Трофеи шуток: золото, алмазы,

Из царских рук подаренный фиал,

Расшитый плащ, затейливые вазы-

Все нес он в дар голодной нищете…

И многие в смеющемся шуте

Защитника и друга находили…

Он был один пред хмурым королем

Заступником несчастных – и о нем

Не раз бедняк поплачет на могиле…

Вот он лежит, недвижный и немой,

Презревший жизнь, и роскошь, и покой.

В одном углу сквозь сонный полумрак

Виднеется истрепанный колпак,

В другом углу – заплатанная тога…

Ничтожный шут, играющий давно ль

На пиршествах бессмысленную роль,

Теперь уснул в величьи полубога!

Еще не смело тление могил

Его чела холодного коснуться,-

Уже не раз, бояся улыбнуться,

Король к одру любимца подходил,

И на него смотрел прилежным оком,

И отходил в молчании глубоком…

И думал он: в какой облечь наряд

Тебя, мой друг? Ты кончил жизнь земную…

В твоих чертах читаю жизнь иную,

Ты мудростью и святостью объят…

Тебе чужда земная суета,

Как ветхий плащ, ты бросил мир наш тленный!..

И повелел усопшего шута

Король одеть в наряд свой драгоценный…

Май 1888

Я знаю мир души твоей,

Земному миру он не сроден:

Земной мир соткан из цепей,

А твой, как молодость, свободен.

Не золотой телец твой бог,

Не осквернен твой храм наживой.

Ты перед торжищем тревог

Стоишь, как жрец благочестивый.

Ты как пророк явился нам,

Тебе чужды пороки наши,

И сладкой лести фимиам,

И злом отравленные чаши.

Ты хочешь небо низвести

На нашу сумрачную землю…

Остановясь на полпути,

Тебе доверчиво я внемлю.

Слежу за гением твоим,

Горжусь его полетом смелым,

Но в изумленьи оробелом

Не смею следовать за ним!

11 июня 1888

Верста, еще верста! Назад я бросил взор,

Селенье скрылося за желтый косогор,

Лишь церкви дальней крест сверкает в высоте,

Да космы чучела желтеют на шесте,

Как привидение, и дымных тучек стая

Несется медленно, свой очерк изменяя…

Я дальше ухожу… Верста, еще верста!

Как знойный океан, сверкает высота.

Я бросил взор назад – уж нет вдали селенья,

Лазурью сонное сверкает отдаленье,

И небо знойное, лобзаяся с землей,

Как тайну прячет даль… Так годы чередой,

Как версты пестрые, проходят перед нами,

И смотрим мы назад пугливыми очами;

Но память бледная, как синий небосклон,

Скрывает прошлого невозмутимый сон…

И только дни любви, как крест далекий храма,

На небе бытия спокойно и упрямо

Сверкают дольше всех внимательным очам,

И смотрим мы вперед, и небо видим там.

25 июня 1888