V. Разговор по поводу брака. – Слухи о разводе императора и его браке с русской великой княжной. – После Тильзита Наполеон думает расстаться с Жозефиной. – Придворные интриги; соперничество между королевой Гортензией и великой герцогиней Бергской. – Фуше пускает слух о разводе. – Беспокойство в С.-Петербурге. – Великие княжны Екатерина и Анна: их характеристика, сделанная Жозефом де Местр. – On dit Петербурга. – Право вето, предоставленное императрице-матери. – Тревожное письмо Румянцева. – Выходка Фуше по отношению к Жозефине; первое объяснение между императором и императрицей; семейный мир устанавливается за счет министра полиции. – Второй кризис: донесение Толстого по поводу сцены в Тюльери. – Старания императрицы-матери выдать поскорее замуж дочь Екатерину. – Баварский наследный принц; герцог Ольденбургский. – В Эрфурте Наполеону хотелось бы, чтобы русский император сохранил для него одну из великих княжон. – Его указания Коленкуру и Талейрану, как подойти к этому вопросу. – Александр соглашается начать разговор. – Характер разговора, которым обмениваются оба императора. – Замалчивания с той и другой стороны; невыгодные стороны и опасности этого предложения.

VI. Договор. – Постепенное составление статей договора; роль государей и министров. – Статьи, относящиеся к Англии, Испании, Финляндии и княжествам. – Наполеон хочет, чтобы Россия не требовала в Константинополе уступки княжеств до тех пор, пока не будет известен результат переговоров с Англией; причины, которыми он руководствуется. – Нетерпеливая жадность и недоверие русских. – Задние мысли, которые они приписывают Наполеону. Важная перемена во взглядах. – Полюбовная сделка. Статья, относящаяся к Австрии. – Турция поставлена под секвестр. – Новые затруднения; наконец, решаются подписать договор. – Письмо английскому королю. – Существенное различие в словах, с которыми Наполеон и Александр обратились к барону Винценту. – Опять о признании новых королей; отдельное письмо Александра. – Наполеон старается успокоить и образумить венский двор. – Просьбы Пруссии. – Наполеон прощает ей двадцать миллионов. – Конец переговоров; прощание императоров. – Письмо Александра к матери. – Грустное настроение Наполеона. – Результаты Эрфурта. – Непосредственная причина конфликта между Францией и Россией устранена. Наполеон пламенно желал, чтобы следствием свидания был всеобщий мир. Почему не была достигнута эта цель. – Последовательные стадии, через которые прошел Александр на пути разочарования и недоверия. – Оставляя под сомнением свои намерения, он тем самым поощряет воинственные намерения Австрии. – Талейран выдает Меттерниху секрет истинного настроения Александра. – Действие этого сообщения. – В Вене решено объявить войну. – Неизбежность рокового влияния новой континентальной войны на отношения Франции и России. – Сравнение между Тильзитом и Эрфуртом.

Как ни был поглощен Наполеон неотложными делами – решением судьбы Пруссии и военными приготовлениями против Испании – он непрестанно думал об условиях своего будущего соглашения с Россией и не терял из виду Востока. Его заботила катастрофа в Константинополе. Еще с большим основанием, тем прежде, он вывел из нее заключение о невозможности поддерживать существование Турции и пользоваться ею для своих политических целей. В душе он уже приговорил ее, но сознавал свое бессилие теперь же привести в исполнение приговор. Поэтому он был очень доволен тем, что избегал всякого определенного обязательства с Россией и что, благодаря шестимесячной дипломатической отсрочке, отложил свои окончательные решения.

Хладнокровно рассматривая положение, он сразу же пришел к заключению, что все дела на Востоке должны быть отложены до полного покорения полуострова. На это дело пойдет осень 1808 г. Следовательно, чтобы покончить с Испанией, Наполеон назначил себе три месяца. По его расчетам, этого времени было достаточно для того, чтобы разогнать мятежные армии, смести в море англичан, войти победителем в Мадрид, явиться там в роли миротворца и завершить свои победы делами умиротворения. “К началу января, – писал он Жозефу, – во всей Испании не будет ни одной восставшей деревни”.[514] Он рассчитывал, что, в начале 1809 г., он будет располагать всеми своими силами, и тогда, если Англия не признает себя побежденной, надеялся соединить свои колонны с берегов Эбро и Таго с колоннами на Адриатике и на Ионическом море, и после поражения нашей соперницы в Испании, доконать ее на Востоке. Но прежде, чем составить план операций для настоящего и будущего времени, прежде, чем определить характер сделок с Россией, было необходимо выяснить намерения Австрии. Без сомнения, конфликт с Австрией не казался уже столь неизбежным, ибо венский кабинет не воспользовался для разрыва моментом наших неудач; австрийский посланник в Париже держался корректно, да и Россия вмешалась в дело. И все-таки могла ли Франция безбоязненно направить свои лучшие силы в Испанию, не приобретя предварительно уверенности в том, что Австрия не воспользуется этим моментом для вероломного нападения на нее с тыла? Поведение, усвоенное в Вене, ставило будущему предприятию на Востоке еще более серьезное препятствие, чем возмущение на полуострове, взятое в отдельности. Испания вынуждала только к отсрочке, Австрия не могла быть ему помехой. Итак, Наполеон признавал чрезвычайную важность теперь же проникнуть в планы Австрии, знать наверняка, чего он должен опасаться и чего ожидать с ее стороны; одной из побудительных причин, ускоривших его возвращение в Париж, и было желание вызвать ее на категорическое объяснение. Появившись неожиданно на сцене, он намеревался обратиться к венскому двору в лице его представителя, и, пустив в ход все свое искусство, чтобы внушить ему страх, удержать его от враждебных решений, попытаться затем уверить его в его безопасности и примирить с собой.

В ночь с 14 на 15 августа министры и иностранные посланники получили извещения, что на другой день, в день своих именин, Его Величество примет их в Сен-Клу. Эти коллективные аудиенции имели скорее грозный, чем торжественный характер. Наполеон часто пользовался ими, чтобы выпустить то, что Меттерних называл “его устными манифестами”,[515] те неожиданные, как молния в ясную погоду, язвительные упреки и замечания, с которыми он обращался к представителю какого-либо государства и которые разносились по всей Европе и часто предшествовали пушечным выстрелам. 15 августа 1808 г. в одной из зал дворца собрался дипломатический корпус. За отсутствием нунция[516] австрийский посланник, граф Меттерних, занял первое место; за ним граф Толстой, затем голландский посланник; немного далее Турок и Перс в своих длинных восточных нарядах придавали экзотический отпечаток этой выставке придворных костюмов и форменных мундиров. Вошел император со своим двором и министрами. По своей привычке он сперва быстро обошел собравшихся, принимая знаки почтения и отвечая на них немногими словами. Произведя смотр дипломатическому корпусу, он вернулся к графу Меттерниху и остановился перед ним. Это была критическая минута, ожидаемая с замиранием сердца.

Однако, чело императора не предвещало бури. Произошел обмен[517] с тыла австрийского посланника и мешал ему отступить, Наполеон подошел к нему с фронта и начал с ним, в очень энергичной, очень настойчивой форме, но вполне спокойный и любезный, разговор по поводу вооружений Австрии. Он энергично развил целую серию доводов, на которых основывались его нападки, тесня своего противника и не давая ему перевести дух.

Меттерних защищался искусно, исчерпывая все силы своего гибкого, обширного ума, привыкшего к диалектике в переговорах.

Меттерних защищал положение, что Австрия имела право преобразовывать свою армию и никому этим не угрожала. В принципе это было справедливо; но и Наполеон не был не прав, утверждая, что спешность, внесенная в это дело, придавала ему вид угрозы. Кроме того, он утверждал, что были сделаны приготовления для непосредственных военных действий: передвижения войск, закупка лошадей; он приводил технические подробности и выражался как знаток дела. Он обвинял также в давлении, которое производилось на общественное мнение, и в возбуждении народных страстей. Он перечислял все эти факты, нанизывал их один на другой, подавлял ими, однако, без гнева, своего собеседника; приписывал императору Францу не злой умысел, а скорее неосторожность. Настойчиво указывал на опасность такого поведения и на необходимость положить этому конец. В нем заметно было усилие быть сдержанным в выражениях, ибо он желал предостеречь, не оскорбляя. Он говорил не обличительную речь, а хотел только убедить Австрию, старался отклонить ее от ложного пути и вернуть на путь ее истинных интересов.