Затем беседа возобновлялась снова, вдаваясь иногда в чисто умозрительные области. Обсуждали различные образы правлений и присущую им ценность. Оказалось, между прочим, что Александр был поклонником “идеологии”.[127] Самодержец по положению, он хотел казаться либеральным по принципам, даже называл себя республиканцем, и “коронованному солдату” приходилось отстаивать преимущества наследственного права. Во всяком затронутом вопросе, каким бы отвлеченным он ни бы, Наполеон старался уловить главным образом, практическую его сторону и коснуться того пункта, который должен был заинтересовать и понравиться его собеседнику. Однажды заговорили о печати. Император, искусно и не щадя противника пользовавшийся этим орудием, вспомнил, что Александру приходилось страдать от личных нападок и что у него сохранилось о них неприятное воспоминание. “Не нужно вспоминать прошлого, – сказал он, – но уверяю вас, что в будущем не будет сказано ни одного слова, которое почему-либо могло бы неприятно подействовать на вас, ибо, хотя печать и пользуется достаточной свободой, но полиция оказывает на журналы сдерживающее влияние”.[128]
В ответ на такие любезности Александр делал вид, что совершенно отрекается от людей и дел прошлого режима. Он вполне откровенно сознался в своем посещении Митавы во время последней кампании и в своих связях с главой Бурбонского дома, но прибавил, что считает этого принца “самым ничтожным и пустым человеком в Европе”.[129] Наполеон был того же мнения, и оба согласились, что будущий Людовик XVIII лишен всяких качеств, необходимых для того, чтобы быть государем. Зато Александр крайне сочувственно относился к новой царствующей во Франции династии. Он выразил желание, чтобы Наполеон рассказал ему о своей семье, о семейной жизни, о своих интимных заботах и тревогах. Тогда император вспомнил о только что понесенной им утрате, о смерти старшего сына Людовика,[130] о ребенке, которого он приказывал называть “маленьким Наполеоном” он особенно подчеркнул горе матери и заметил, что королева Гортензия занимает видное место в его сердце. Несколько месяцев спустя император Александр позволил себе тонкий намек на этот разговор: “Передайте императору мое поздравление, – сказал он нашему послу, – по поводу разрешения королевы Гортензии. Я очень доволен, что это мальчик.[131] В Тильзите император часто говорил мне о ней и о ребенке, которого она потеряла: это жестокая утрата. Я знаю, что она – женщина с большими достоинствами, и что он очень ее уважает”.[132]
После обмена уверениями в преданности и доверии для обоих государей создавались лучшие условия для возобновления их труда и примирения их интересов. Незаметно они возвращались к политике, к делам, и простая беседа превращалась в совещание. В это время Наполеон особенно заботился, чтобы не столкнулись слишком резко взгляды, иногда диаметрально противоположные. Какой бы ни поднимался вопрос, он не рассматривал его близко, ограничивался лишь высказыванием идей и внушал разные способы решения. Затем, вечером или на другой день, он приказывал передать Александру краткую, составленную в сильных выражениях записку, в которой он точно определял спорный вопрос, ясно излагал требования, вкратце и остроумно приводил доводы. Благодаря этому, при возвращении к обсуждению вопроса, разговор становился сразу на определенную и заранее ограниченную почву. Впрочем бывали случаи, когда они не приходили к соглашению. Тогда, снова обдумав вопрос, Наполеон отыскивал способ.[133] При новой встрече императоров разногласие было уже сглажено, и им не трудно было окончательно устранить его. Благодаря такому приему, то есть, переписке, сопровождавшей словесные переговоры, дела подвигались вперед, составлялись решения, статьи договора и присоединялись одни к другим, и дело о союзе принимало конкретную форму.
Первый ряд вопросов был быстро рассмотрен. В некоторых статьях общего договора Александр определенно или путем замалчивания признавал и даже гарантировал все завоевания своего союзника, все совершенное им до войны 1806 г. Он соглашался, чтобы Франция, восстановленная республикой в ее естественных границах, повсюду перешла их и стояла во главе федеративных государств; чтобы Луи-Наполеон царствовал в Голландии, Мюрат – в Бергском герцогстве, чтобы Швейцария оставалась вассальной, чтобы император французов был покровителем и главной Рейнской Конфедерации. Не довольствуясь тем, что допустил существование этой лиги, он признавал за ней право к неопределенному распространению. В статье 15-й мирного договора говорилось: “Его Величество Император России обещает на основании сообщений, которые будут доставлены ему Его Величеством Императором Наполеоном, признавать государей, которые сделаются в будущем членами Конфедерации в том титуле, который им будет дан им соответствующими актами”.[134] На Юге Александр соглашался, чтобы наш союз производил давление на Испанию, чтобы Франция, перейдя по ту сторону Альпы, распространилась на Пьемонт и протянулась по лигурийскому берегу; чтобы продолжением великой империи служило Цизальпинское королевство, чтобы остальные итальянские государства были ее пленниками; чтобы Жозеф-Наполеон, король неаполитанский, закрепил за нами полуостров; чтобы обладание Далмацией упрочило положение Франции на границах Турции. Австрия, обойденная молчанием в договоре, была исключена из Германии и оставалась в границах, установленных Пресбургским миром. Одним словом, благодаря нашим победам, Наполеону предоставлялась власть над Западом, над всеми странами, расположенными к югу от границ Австрии, к югу от Саксонии и Тюрингии, на восток от Рейна и даже на восток от голландской границы.
Когда было установлено это разграничение, задача обоих императоров сделалась менее трудной. Оставалось только рассмотреть и разрешить три вопроса, относящиеся к собственным и существенным интересам России: судьбу Пруссии, согласование мер против Англии, составление статей по поводу Турции.
Вопрос о Пруссии включал в себя вопрос о всей северной Германии и Польше. Французское нашествие, прокатясь волною от Рейна до Немана, или сломило, или подняло все на своем пути. Оно стерло границы, повергло престолы, покорило многие народы. Других оно оживило и увлекло за собой, не дав им прочного и устойчивого существования. Какой новый порядок должен возникнуть на исковерканной почве, на которой не осталось ничего, кроме бесформенных элементов, обломков прошлого и зачатков будущего? Наполеон обещал Александру восстановить Пруссию, но оставил за собой право переделать и устроить ее по-своему. Каким образом примирит он существование Пруссии с делами, которые он считал необходимыми для собственной безопасности?
С самого начала он задумал стройную систему. Первой его мыслью было создать на месте Германии на всем ее протяжении от Рейна до Вислы, ряд государств, зависящих от Франции. Сперва Бергское великое герцогство, которому имелось в виду придать прусские вестфальские владения; затем гессенские, брунсвикские, нассауские владения, сгруппированные при иных условиях. Затем Саксония, которая была бы возведена в ранг королевства и политика которой зависела бы от нашей. Далее отнятая у Фридриха-Вильгельма Силезия, отданная французскому принцу;[135] наконец, в конце этой непрерывной линии было бы создано княжество – великое герцогство Варшавское, которое можно было бы составить из польских провинций Пруссии. Благодаря такому взаимному положению государств, хотя и различных, но связанных между собой тесными отношениями и узами общей зависимости, власть императора простиралась бы от наших границ до границ России. Сфера французского влияния рассекла бы пополам Германию и даже центральную Европу. Внедрившись между враждебными или сомнительными государствами, Пруссией и Австрией, она держала бы их разобщенными, помешала бы им соединиться и расшатала бы коалицию, разъединив ее членов.
