— Но ведь я-то не имею к этому никакого отношения. Я ни в чем не виноват.

— Разумеется, ты ни в чем не виноват. А если в твой дом попадет молния и он загорится, ты тоже будешь в этом не виноват. Так что же, ты будешь стоять на месте и, оправдываясь, орать на огонь или сделаешь все возможное, чтобы спастись самому и потушить пожар?

На это мне возразить было нечего. Речь Мелфорда прозвучала настолько убедительно, что душа у меня ушла в пятки.

Мелфорд остановился возле китайского ресторана и объявил, что самое время пообедать. Я здорово проголодался, потому что за завтраком почти ничего не съел. Овсянка без масла и молока по вкусу напоминала канцелярский клей, и я был слишком занят разговором с Читрой, чтобы давиться этой дрянью.

— Для вегетарианца китайский ресторан — просто отличная штука, — сказал Мелфорд, когда мы уселись за столик в маленьком зале, стены которого были оклеены красными обоями с узором в виде множества золотых Будд. У входа стояли к тому же две статуи Будды, бадья с белыми и огненными золотыми рыбками и небольшой фонтан. — В китайских ресторанах обычно много блюд без мяса, а дичь у них вообще не принято есть.

Он разлил чай в две белые чашки, покрытые потрескавшейся эмалью.

Во время завтрака с Читрой я был полон решимости отказаться от всех продуктов животного происхождения; теперь же, сидя за одним столом с Мелфордом, я не хотел ничего, кроме мяса. Утром мне хотелось произвести впечатление на Читру, поразить ее чуткостью своей натуры; теперь же я хотел своим упорством произвести впечатление на Мелфорда. Нужно было, в конце концов, определиться, принимаю я эти убеждения или нет: хочу ли я стать вегетарианцем или же просто готов воздерживаться от мяса, чтобы нравиться женщинам.

Я развернул меню:

— А как насчет рыбы?

Мелфорд приподнял одну бровь:

— А что с рыбой?

— Рыбу-то ты ешь? Вот, например, каменный окунь в соусе из белых бобов. По-моему, звучит здорово.

— То есть исключаю ли я рыбу из списка живых существ только потому, что она обитает в воде, а не на суше? Ты это хотел спросить?

— Ладно, похоже, я понял, к чему ты клонишь. Но послушай, это же всего-навсего рыба. Не пухленький кролик и не буренка. Рыба. Мы каждый день ловим на крючок миллионы рыб.

— И что же? Теперь жестокость можно считать оправданной? Уж от тебя-то странно слышать такие вещи.

— Что ты хочешь сказать?

— Я хочу сказать, что вчера вечером в мотеле, когда я обнаружил тебя в компании тех двух молодцев, мне показалось, что это не первый случай, когда какие-то тупые сволочи используют тебя в качестве боксерской груши. Такое бывало и раньше, но это ведь вовсе не значит, что теперь в этом нет ничего страшного. Если мы привыкли обращаться с рыбами жестоко, это еще не значит, что это правильно. Если рыбы живут в воде и покрыты чешуей, а не кожей и мехом — это еще не значит, что с ними можно поступать, как нам вздумается.

Я вздохнул:

— Ну ладно.

И когда подошла официантка, я заказал овощное ло-мейн [Ло-мейн — китайское блюдо на основе пшеничной лапши], а Мелфорд — овощи в кляре.

— Я не слишком проголодался, — объяснил он.

— Тогда зачем мы сюда пришли?

Мелфорд пожал плечами:

— Ну, главным образом мне хотелось проверить, зайдет ли сюда женщина, которая за нами следит.

— Какая женщина?

— Та, что ехала за нами в «мерседесе», а теперь сидит за столиком позади тебя. Только не оборачивайся. Вообще-то в этом нет никакого смысла. Похоже, она сама идет сюда.

Действительно, к нашему столику подошла женщина. Она встала между нами и принялась смотреть то на одного, то на другого, словно выбирая, кого положить в корзинку для покупок. Она была довольно высокой, с темно-русыми волосами до плеч и мягкими чертами лица, которое некогда могло бы считаться воплощением женственности, но в современном мире казалось немного детским. Словно для того, чтобы смягчить это впечатление, одевалась она очень вызывающе: на ней были узкие розовые джинсы и почти прозрачная белая блузка, сквозь которую просвечивал черный лифчик.

— Ты что, не даешь ему есть рыбу? — Она взглянула на Мелфорда поверх солнечных очков, строго нахмурив брови. — Чего это ты не даешь ему есть, что он хочет? Разве можно так командовать друзьями?

На несколько секунд воцарилось молчание. В конце концов я решился его нарушить:

— Вовсе он мной не командует.

— Он что, тебя обижает? — Женщина посмотрела на Мелфорда. — Что это за хулиганство!

— Да ничего он меня не обижает! — возразил я, сам не вполне понимая, с чего это вдруг я защищаю Мелфорда перед этой женщиной, кем бы она ни была.

— Иногда людей обижают так, что они сами этого не понимают, — заметила она, а затем вновь обернулась к Мелфорду. — По-моему, человек сам имеет право решать, что ему есть, а что нет.

— Не согласен, — возразил Мелфорд, но голос его звучал приветливо. Когда я говорил «нет», мой ответ звучал враждебно и резко, будто я защищаюсь от нападения, а Мелфорд словно приглашал женщину присоединиться к нашей беседе. — Человек сам решает, стоит ли ему носить одежду, из-под которой видно белье, использовать или нет губную помаду. Мы можем сами решать, пойти ли нам в кино или принять участие в каком-нибудь дурацком соревновании по гольфу. Но если человек совершает некое действие, в результате которого страдают другие живые существа, — это уже вопрос морали.

Женщина взглянула на Мелфорда с хитрецой, но в то же время с уважением.

— А знаешь что? — сказала она. — Похоже, ты куда более любопытный тип, чем мне показалось сначала. Позволите присесть к вам за столик?

— С восторгом, — ответствовал Мелфорд.

Она села, положила очки в нагрудный карман своей прозрачной блузки и вместе со стулом слегка наклонилась вперед к Мелфорду.

— Меня зовут Дезире, — сказала женщина.

Они протянули друг другу руки, и Мелфорд бросил беглый взгляд на несколько линий, нарисованных на тыльной стороне ее ладони. Он аккуратно придержал ее руку таким движением, будто собирался ее поцеловать.

— Цзе? — спросил он.

Дезире кивнула, даже не стараясь скрыть удивление:

— Да, точно.

Мелфорд отпустил ее руку.

— Значит, ты собираешься порвать с прошлым?

Она попыталась сохранить невозмутимый вид:

— Думаю, да.

— Я тоже. — И с этими словами он скрестил руки на груди. — Так, значит, ты подумываешь, не стать ли тебе вегетарианкой?

— Вовсе нет, — возразила она. — Мое привычное меню вполне меня устраивает. А подумываю я о том, какое тебе, собственно, дело.

— Очень даже большое, — ответил Мелфорд. — Когда у нас на глазах совершается зло, мы должны попытаться его предотвратить или исправить. Молчаливо его отрицать, поздравляя себя с тем, что не участвуешь в нем, — недостаточно. Я считаю, что каждый из нас обязан противостоять злу.

По лицу Дезире пробежала темная туча. Сперва я подумал, что она разозлилась, но потом вдруг понял, что это была то ли печаль, то ли смущение или, скорее, сомнение.

— При чем тут вообще мораль? Разве животные созданы не для того, чтобы служить человеку? Так почему бы нам их не использовать?

Мелфорд взял со стола пустую чашку:

— Она ведь тоже существует, чтобы нам служить, не так ли? Ее создали для нашего удобства. А что, если я швырну ее об стену? Ведь мой поступок посчитают в лучшем случае невежливым, а скорее всего еще и агрессивным, антисоциальным и злым, и даже вредительским. Эта чашка существует для моего удобства, но это не значит, что я могу поступать с ней, как мне заблагорассудится.

Женщина пожала плечами:

— Звучит логично.

— Но не настолько логично, чтобы ты сменила свой рацион питания.

— Нет, не настолько.

Мелфорд обратился ко мне:

— Любопытно, не правда ли? Ты убедил собеседника в своей полной правоте, он с тобой согласился, понял, что есть животных нехорошо, но все равно не собирается менять свои привычки.