И тут я разглядел наконец шутника: высокий, стройный, в черных джинсах и белой рубашке, застегнутой на все пуговицы, волосы, едва ли не белее рубашки, зачесаны наверх и немного набок.

Это был он, ассасин. Читра разговаривала с убийцей.

Наружная лестница была вся закидана пустыми жестянками из-под пива «Бад». Игрок, Бобби и прочие начальники просили нас не мусорить, но глупо надеяться, что компания измотанных книготорговцев, довольных тем, что после долгого рабочего дня они наконец просто сидят и пьют пиво, станет подбирать за собой мусор. К тому же начальников эта проблема не слишком беспокоила — лишь бы книги продавались. Самин и Ладжвати Лал, которым принадлежал мотель, были вполне довольны, если не сказать счастливы, уже только тем, что все счета были оплачены. Мы останавливались в этом мотеле каждый раз, как приезжали в Джексонвилл, и хозяева выставляли нам очень приличный счет, так что, в конце концов, нам, считали мы, все позволено.

Сбегая по лестнице, я поскользнулся и едва не упал в пивную лужу, но вовремя подпрыгнул, восстановил равновесие и успешно приземлился на первом этаже. Чтобы добраться до бассейна, мне нужно было пройти через небольшой дворик, затем через холл и выйти с другой стороны здания. Вроде бы пустяк, но не тут-то было. Приземлившись после своего прыжка, я тут же почувствовал какой-то знакомый сладковатый запах, но источник его мне удалось определить, лишь когда на плечо мне легла тяжелая рука.

Ясно: марихуана. Не то чтобы я имел особое предубеждение против травки. Разумеется, я ее четко ассоциировал с отцом, но мало ли что. Ведь мой отец еще и брюки носил, и я не считал это поводом отказаться от данного предмета одежды. Я и сам курил травку пару раз. И несмотря на то что оба раза голова у меня разболелась и в нее полезли всякие параноидальные мысли, я рассудил, что порой за компанию можно и приобщиться к этому делу: будь проще, и люди к тебе потянутся. Но тут, на большой дороге, в компании книготорговцев трава связывалась у меня только с одним образом — с образом белого голодранца.

— И где же наш горячий еврейский парень? — прошепелявил тоненький голосок, явно принадлежащий Скотту.

Парень мало того что страдал речевым дефектом, он еще и голос имел такой, будто гелием надышался. Одна из его ручищ размером с обеденную тарелку лежала у меня на плече, что явно не было выражением дружеского расположения. Он держал меня крепко, и все же я наверняка сумел бы вырваться, если б захотел, но тогда мне пришлось бы выворачиваться из его цепких рук, а такая перспектива мне казалась унизительной. Я счел за лучшее сделать вид, будто ничего не происходит, будто мне наплевать. К этой стратегии мне неоднократно приходилось прибегать в средних и старших классах школы, и позиция эта меня не спасла еще ни разу, но я отчаянно цеплялся за привычку, как матрос перед сильной бурей цепляется за клочок бумаги, на котором нацарапана молитва.

— Да, кфе это он? — передразнил приятеля Ронни Нил.

То, что в данный момент они вместе приставали ко мне, Скотта от оскорблений не спасало.

Я взглянул на ручищу Скотта.

— Мне надо идти. У меня дела, — сказал я.

Затхлая вонь его немытого тела начала пробиваться сквозь плотный запах травки.

— Да какие у тебя тут могут быть дела? — прошепелявил Скотт. Глаза его уже покраснели и едва открывались, а сам он покачивался, не слишком крепко держась на ногах.

Я изо всех сил старался отвести взгляд от цветущего на его подбородке созвездия прыщей — крупных, с молочно-белыми верхушками.

— Да, — повторил Ронни Нил, откинув назад волосы актерским жестом, как в рекламе шампуня.

Он сунул в рот трубку, глубоко затянулся, на мгновение задержал дым в легких, а затем выдохнул его мне в лицо.

Я сразу же оценил серьезность положения. Если человек выдохнул дым вам в лицо, вы должны постараться выбить из него дерьмо при первой же возможности. Ведь это смертельное оскорбление, от него положено приходить в ярость.

— Меня ждет Бобби, — проговорил я хриплым голосом.

Мне эта ложь показалась весьма удачной: никто не хотел попасть к Бобби в немилость — это никому не сулило выгоды.

— Да имел я Бобби, да имел я тебя, да имел я всех твоих гребаных друзей! — выпалил Ронни Нил.

— Физически это довольно тяжело, — заметил я.

— Ах ты мелкий кусок дерьма, — вмешался Скотт.

Он ткнул меня пальцем в живот не то чтобы очень сильно, но все же больно.

Ронни Нил залепил Скотту затрещину:

— Ты, хрен жирный, я тебя просил его бить?

— Да я просто ткнул его чуть-чуть! — с вызовом ответил Скотт.

— Знафит, нефиг пфофто его тсыкать! Нефиг вообфе никого тсыкать, пока я тебе не сказал! Ты, дырка вонючая!

Он снова обернулся ко мне.

— Думаешь, Бобби такой великий? Да он тут дерьма не стоит! Да он тут хрена ломаного не стоит! И ни хрена ни о чем не знает. А вот Игрок доверяет нам. Понял ты, козел? А не тебе и не Бобби! Так что хватит прятаться у него под юбкой — тоже мне, нашел себе мамочку.

— Да Бобби — просто задница долбаная, — заявил Скотт. — Он все лучшие кварталы отдает лохам вроде тебя.

— Лохам ффоде тсебя, — передразнил Ронни Нил.

— Знаете, ребята, у меня возникает такое ощущение, что в этой беседе я — третий лишний, — сказал я. — Поэтому полагаю, что, как человек вежливый, я должен откланяться.

— А я полагаю, что, как человек вежливый, ты должен заткнуться.

— Забавно, — заметил я, — насколько сильно различаются в разных культурах представления о вежливости.

— Думаешь, умный самый? Небось опять продулся сегодня?

С этими словами Ронни Нил протянул трубку Скотту, который мгновение недоуменно смотрел на его протянутую руку, пытаясь сообразить, как заставить меня не двигаться с места, при этом меня не касаясь. Изучив диспозицию, Скотт отпустил меня и неверной походкой передвинулся так, чтобы отрезать мне путь к отступлению.

— А вот и не продулся, — ответил я. — И вообще это не твое дело.

— Когда уснешь сегодня, мы тебя отымеем по первое число, — сказал Скотт.

Я и прежде слыхал от них эту угрозу, но до сих пор она угрозой и оставалась: рисковать работой они не хотели — они хотели лишь напугать меня. И это им удалось. Ведь то, что они до сих пор не реализовали свою угрозу, вовсе не значит, что они не сделают этого и впредь, а они, без сомнения, были на это способны. У таких ребят, как Ронни Нил и Скотт, просто нет будущего — по крайней мере такого, о котором можно мечтать или к которому можно стремиться. Для меня окончание школы значило, что самое худшее уже осталось позади; для Ронни Нила и Скотта то же самое событие, напротив, значило, что позади осталось все самое лучшее. И разумеется, они были способны на какой-нибудь страшный, непоправимый поступок. Они могли бы даже совершить его просто так, в порядке развлечения, и загреметь в тюрьму. Моя твердая решимость не проявить перед ними слабости духа начинала колебаться. В тот день мне пришлось повидать слишком многое, и теперь я чувствовал, как слезы подступают к моему горлу. Нужно было срочно что-то сделать, положить этому конец.

— Послушайте, ребята, вы вообще понимаете, что делаете?

Мы обернулись как по команде. Самин Лал в гневе выбежал из своей конторы, сжимая в руке нечто напоминающее по форме весло. Приглядевшись, я понял, что это крикетная бита. Хозяин мотеля был человек сорока с лишним лет, худой, высокий, с густой черной шевелюрой, четко очерченными скулами, аккуратными усиками и маленькими пронзительными глазами. Мы не раз останавливались в его мотеле, так что кое-кого из нас он уже помнил, а о тех, кого помнил, успел составить собственное мнение. Например, меня они с женой приметили потому, что я им дружески махал рукой при встрече, желал доброго утра, а приходя вечером с работы, приветливо кивал. Они даже откуда-то знали, как меня зовут. И вот оказалось, что они даже понимают, что Ронни Нил и Скотт для меня не самая приятная компания.