Впрочем, Бобби было ради чего стараться. Я получал по двести долларов за каждую сделку, а Бобби зарабатывал по сто пятьдесят долларов всякий раз, как кто-нибудь из его команды срывал куш. Да уж, недаром каждый из нас мечтает стать боссом. Еще бы: ведь мы работаем, а он зарабатывает.

В руках у Бобби оказался пакет документов, заполненных Карен и Ублюдком. Я отдал ему не те бумаги. Недолгое облегчение, которое я испытал, сбежав от верзилы-голодранца, тут же улетучилось. Я снова чувствовал себя как на «чертовом колесе» — будто я лечу вниз головой.

— Ой, извини, — пробормотал я и сжался, изо всех сил напрягая все мышцы, стараясь запереть свой ужас внутри, не позволить страху просочиться мне в горло и изменить голос. Но все усилия были тщетны: с таким же успехом можно пытаться остановить кровь, которая хлещет из зияющей раны. Я прекрасно понимал, что чем больше времени пройдет, чем скорее я возвращусь к обычной повседневной рутине, чем глубже окунусь в привычные заботы, тем скорее я забуду эту жуткую картину: Карен, лежащую на полу с широко распахнутыми глазами, с неровной дырой во лбу и в луже крови, напоминающей нимб. Забуду этот резкий, острый металлический запах, заполонивший воздух. Уж поскорей бы только.

— Это как раз те клиенты, которых я упустил.

Я снова принялся шарить в сумке и наконец вытащил оттуда бумаги, которые заполнил раньше, еще в середине дня. Это были замечательные клиенты — тихая, скромная пара, которая жила в ветхом зеленом фургоне. У них было двое детей и четыре собаки. И все пропахло неоплаченными счетами. Обработать их было раз плюнуть.

Бобби просмотрел документы и решительно кивнул.

— Кажется, все в порядке, — сказал он и засунул бумаги к себе в сумку. — Думаю, их заявку должны поддержать.

Уже бывали случаи, когда заявки на кредит, поданные от имени моих клиентов, не получали поддержки, и я лишался премии и комиссионных. Однажды я так потерял целую кучу денег. Я работал уже третью неделю. И вот в один прекрасный день я позвонил в одну дверь, и мне открыл худощавый парень, бледный, как плавленый сыр, и совершенно лысый, если не считать тонкой полоски волос, обрамлявшей огромную плешь, — не шире ремешка, от наручных часов. На нем не было ничего, кроме коротких плавок. Он стоял в дверном проеме и улыбался.

— Ну и что ты продаешь? — поинтересовался он.

Каким-то чудесным образом я смекнул, что обычная тактика здесь не сработает, и решил честно признаться, что продаю энциклопедии.

— А, ну тогда заходи, — сказал парень. — Поглядим, что там у тебя.

Во дворе у Галена Эдвина (так звали хозяина) собралась целая толпа — восемь или девять семей. Это была вечеринка с барбекю. Пока дети плескались в пластиковом бассейне — вот уж бирюлька так бирюлька, — я обрабатывал взрослых. Всего набралось около двадцати человек. Они пили пиво, ели гамбургеры и смеялись над моими шутками — в общем, из меня получился эдакий массовик-затейник. А к концу вечеринки я продал четыре комплекта. Четыре! Это был Большой Куш. Я слышал о том, что такое бывает, но настолько редко, что каждый случай становился легендой. И за этот большой куш я должен был получить тысячу долларов премиальных, то есть за день работы мне причиталось тысяча восемьсот долларов.

И все было бы отлично, если бы не одно «но»: я не получил ни цента, потому что ни одна заявка на кредит не была поддержана. Ни одна ничтожная заявка. Такое случалось со мной и прежде, случалось и потом, но я не переставал злиться, потому что тот день стал для меня поистине трагическим. Я сорвал Большой Куш. Но все пошло прахом. Тем не менее благодаря этому случаю моя репутация значительно укрепилась. И несмотря на то что я лишился комиссионных, относиться ко мне стали с заметным почтением.

— Ну ладно, а здесь-то что случилось? — не унимался Бобби. В руках у него была заявка на кредит, заполненная Карен.

Я покачал головой:

— Когда дело дошло до чека, они вдруг заартачились.

— Черт, Лемми! Ты что же, вошел в дом и не смог довести сделку до конца? На тебя не похоже.

Я только плечами пожал, надеясь, что дело удастся замять.

— Так уж вышло. Всякое бывает, сам знаешь.

— Давно это было?

Наверное, мне стоило соврать, но в тот момент я едва соображал и не сразу догадался, к чему клонит Бобби.

— Не помню точно. Вечером. Наверное, пару часов назад. С минуту он созерцал заявку на кредит, будто выискивая

какую-то важную мелочь.

— А давай-ка вернемся. Если это было всего пару часов назад, я еще смогу их обработать — пари держу.

Я оперся рукой о машину, чтобы не упасть, и судорожно замотал головой. Я ни за что не вернусь на место преступления.

— Не думаю, что из этого что-нибудь выйдет.

— Да брось, Лем. Вот увидишь, я их обработаю. Тебе что, деньги не нужны? Не хочешь получить премию? Подумай: комиссионные и премия! Ведь это еще четыре сотни!

— Просто я не верю, что у нас получится. Я не хочу возвращаться.

— Ну а я попробую. Хайленд-роуд — это где?

— Не помню, — соврал я и отвел глаза.

— Ладно, подожди здесь. Я зайду в магазин и спрошу.

И Бобби направился к магазину. Но тут я сообразил, что нет ничего хуже, как пойти туда и спросить дорогу, причем у того самого парня, у которого и так уже кулаки чешутся мне морду набить, у парня, который видел, как я вошел в дом Карен и Ублюдка, и после этого снова туда вернуться. Уж лучше просто вернуться, не спрашивая дороги. С тяжелым вздохом я сообщил Бобби, что вспомнил дорогу; мы сели в машину и поехали.

По пустым улицам мы добрались до места за какую-нибудь пару минут, но мне казалось, что мы едем уже целую вечность, — и все равно слишком быстро. Бобби припарковался у обочины и вышел из машины, хлопнув дверью так, что я вздрогнул.

Вокруг трейлера все было тихо — неестественно тихо. Эдакий остров спокойствия среди океана пронзительных звуков, издаваемых насекомыми. Ни один трейлер на свете еще не был таким спокойным и неподвижным. Где-то не слишком далеко залаяла собака: она залилась тем самым тревожным лаем, который собаки припасают для подозреваемых в убийстве.

Бобби подошел к трейлеру, поднялся по трем растрескавшимся бетонным ступеням и надавил на кнопку звонка.

Я судорожно озирался вокруг. По одной из поперечных улиц, за полквартала от нас, протащился видавший виды, потрепанный «датсун». Быть может, водитель притормозил специально, чтобы получше нас разглядеть? Не знаю.

Бобби снова позвонил, потом подергал дверную ручку и негромко постучал — если только стук бывает негромким. Он колотил в дверь под самым глазком. В эту секунду мне пришло в голову, что Карен и Ублюдок все равно ни за что не выписали бы нам чек, если бы мы вытащили их из постели, — они были бы злы как черти.

Не сходя со ступеней, Бобби потянулся, пытаясь заглянуть в окно кухни. Он крепко приник к хрупкому стеклу, и я подумал, что он его сейчас выдавит.

— Господи! — воскликнул Бобби. — Они либо ушли, либо померли.

Я засмеялся, но вдруг понял, что Бобби, в общем-то, не сказал ничего смешного, и запнулся. Мы побрели обратно к «кордобе». Пора было забирать остальных ребят. Всю дорогу я просидел, ссутулившись, на переднем сиденье, едва переводя дух от страха и невыразимого облегчения.

Кондиционер работал на полную катушку, холодный воздух обдувал меня со всех сторон, и я старался поглубже вжаться в свежевымытое кожаное сиденье. Мне хотелось одновременно и умереть, и разрыдаться, и еще — хотя я не вполне отдавал себе в этом отчет — мне хотелось, чтобы Бобби меня обнял. Но ему было не до меня: он деловито крутил ручку радио и остановился наконец на «Блю ойстер калт» [«Блю ойстер калт» («Blue Oyster Cult») — американская музыкальная группа, работающая в стилях хард-рок, психоделический рок и хеви-металл. Далее речь идет о песне «(Don't Fear) the Reaper» с их альбома «Agents of Fortune» (1976)]. Голос, полившийся из динамиков, настойчиво убеждал меня отринуть страх перед старухой-смертью, но не могу сказать, что этот призыв благотворно подействовал на мое самочувствие.