Когда однажды сенаторы особенно горячо обсуждали создавшееся положение и никто не мог предложить панацеи, глашатаи вдруг известили о прибытии гонца от Суллы. И на кафедру был положен довольно большой пергаментный свиток. Он содержал послание сенату от Суллы.

Сулла писал:

«Многоопытные и уважаемые римские сенаторы! В тяжелые дни пишу я это послание: великий город, великое государство ждут нашего общего согласия на благо республики, а мы, полные взаимного недоверия и подозрительности, ищем часа удобного, дабы схватить друг друга за глотку.

Будучи предан традиционным идеалам республики, я пришел теперь к выводу, что нам действительно следует по здравом размышлении найти общий язык с тем, чтобы, избежавши кровопролития, сойтись на дороге мира. Что может сулить нам иной путь? Давайте подумаем вместе, ибо мир с надеждой взирает на нас и ждет благих вестей из этого великого и вечного города.

Подписал: С у л л а».

Марий был приглашен на заседание сената. Он прочитал послание Суллы. Перечитал его. Не проронил ни слова. Слушал внимательно выступления сенаторов. Говорить ему вовсе не хотелось. Но все ждали его слова. Наконец взошел на кафедру и задал вопрос:

– Все читали это послание?

– Все! – раздались голоса.

– Вы верите этим словам?

Наступило неловкое молчание. Сенаторы сидели строгие, встревоженные. Марий потирал влажной ладонью свой высокий, чуть нависающий над бровями лоб. Он ждал. Но сенаторы молчали.

– Я скажу за себя: я не верю этому посланию. Ни на асс не верю, – сказал Марий.

– Почему? – понеслось из зала.

– Чтобы поверить – надо знать человека, подписавшего это письмо. На словах – за вас. Дай ему власть – первыми полетят ваши головы. Ваши! Слышите?

Сенаторы продолжали хранить молчание. Чувствовалось, что Марий не убедил их в чем-либо, не доказал неискренности послания.

В конце концов, что плохого предлагает Сулла? Переговоры? Но ведь это и есть то, чего добивался сенат. Следует ли сеять сомнения, если Сулла принимает предложение сената?

Марий начал свою речь следующим образом:

– Сейчас не время для торжественных славословий, для пространных заявлений и маневрирования. Бьет час: либо мы сейчас же, немедленно примем решение и приложим все силы для его быстрейшего исполнения, либо сдадимся на милость того, кто рвется сюда и жаждет власти. Я бы сказал так: диктаторской власти. Вы спросите меня: откуда все это мне известно? Ведь в руках у нас документ, подписанный Суллой. Все это так. Но вас ничего не смущает?

– Что именно? – спросил один из сенаторов.

– Скажу что: где те люди, которые привезли это послание? Ждут ли они нашего ответа? Каковы их полномочия?

Никто не ответил на эти вопросы. А магистраты не смогли сыскать гонца, привезшего послание.

– Кто же доставил письмо? – спросил Марий.

Но так и не получил надлежащего ответа.

– Вот видите, – сказал он с укоризной. – Меня смущает это обстоятельство. И я задаю себе вопрос: а нет ли здесь подвоха, самого банального, рассчитанного на дураков?

В зале послышалось шарканье ног. Сенаторы недоуменно переглядывались: неужели Марий идет на оскорбление? Марий понял их.

– Я никого не желаю обидеть, – продолжал он. – Я не люблю, когда кто-нибудь надеется найти во мне дурака, человека недальновидного. Так можно поступать только тогда, когда перед тобою дети, а не опытные мужи. Но, кажется, нас принимают за дураков или несмышленых детей. Я не буду касаться будущих планов Суллы. Своими предсказаниями кой-кому уже изрядно надоел. Повторяться не хочу. Да и не нужно это. Я разрешу себе привести здесь рассказ одного испанца, живущего за Пиренеями. Говорят, что Ганнибал попытался склонить на свою сторону жителей горного городка. И он сказал им: «Вот вы – сильный и красивый народ. Живете по своим обычаям, и нет над вами власти ни у кого, кроме богов. И нет силы, которая могла бы подчинить вас себе, ибо доступа к вам нет. Только боги вольны над вами. Я предлагаю вам свою дружбу и с этой целью приглашаю весь ваш народ на пир. На пир по нашему карфагенскому обычаю, когда пируют за одним столом сотни и тысячи. Или вы сойдите к нам в долину, или мы явимся к вам». Предложение на первый взгляд хорошее, доброе. Нельзя его не принять. Но вот загвоздка: идти ли в долину или звать в горы, в собственный город? Одни говорят: «Не надо в город, это все равно что пустить в крепость без боя. Лучше спуститься в долину». А другие говорят: «В долину, – значит, добровольно лезть в полон. Это очень глупо – отдаваться во власть Ганнибала. Лучше позвать его в город». Поднялся спор. Победили те, которые стояли за то, чтобы Ганнибала пригласить в город. Вот и все.

– Но разве это конец рассказа? Чем же все завершилось? Миром? Дружбой?

Марий улыбнулся:

– Чем завершилось? Разве вам не ясно? Разве можно было верить слову Ганнибала? Разве не безразлично, идти ли к нему или звать его к себе? Случилось так, как предсказал один старик горец: «И в том и в другом случае – нам конец». Все вышло по его словам. Ганнибалу не пришлось даже пальцем шевелить – город был у его ног!

Марий сошел с кафедры. Но не успел он сесть на кресло с высокой спинкой, как вбежали магистраты, крича:

– Эсквилинские ворота заняты! Эсквилинские ворота заняты!

Марий изменился в лице. Он подобрал концы своей тоги, подал знак сателлитам-телохранителям и покинул храм Беллоны, чтобы командовать войском. И с порога крикнул сенаторам:

– В мечи, господа, в мечи!

Его тревожило одно: не слишком ли все поздно?

Что же случилось в этот день?

Сулла, приготовив послание, снарядил гонца в Рим. Но не торопился отпускать его от себя. Тем временем он вызвал к себе Фронтана и приказал ему послать двух центурионов – Гая Муммия и Люция Басила – с тремя манипулами легковооруженных к Эсквилинским воротам. Этому отряду надлежало захватить ворота и держать их свободными для прохода войска. Держать при всех обстоятельствах, любой ценой. Этот его приказ был исполнен в точности: когда в храме Беллоны читали послание Суллы, Гай Муммий и Люций Басил уже стояли в воротах. И вскоре за ближайшими холмами показались серебряные стяги легионов Суллы…

Эти сведения доставил башмачнику Корду его коллега и ближайший сосед по имени Крисп. Корд в это время прибивал гвозди к старому башмаку. Слушая рассказ соседа, он не переставал работать. Однако междометиями давал ему понять, что слушает внимательно.

Это был толстый, чумазый мужчина средних лет. Из вольноотпущенников. О своей родине – Фракии – он сохранил весьма смутные воспоминания, ибо еще юношей был продан в рабство. Собственным горбом, прилежанием и преданностью он добился – правда, не так давно – долгожданной свободы. Его симпатичный хозяин Корд Секунд отпустил его, ознаменовав тем самым тридцатипятилетие добросовестного служения своего слуги-раба. Корд, унаследовавший это имя от господина, с детства шил башмаки. И это ремесло пригодилось ему на свободе: оно давало ему вполне безбедное существование. Его молодая жена и годовалый сын были счастливы: амфора с вином, хлеб и оливы не переводились в доме. А что еще надо римлянам, которые живут не на вилле, а на пятом ярусе огромного дома?

Что же до Криспа – это был человек молодой, с точки зрения барышень его квартала – «не очень старый»: тридцать лет от роду. Из потомственных римских вольноотпущенников, не ставших в течение века настоящими квиритами – полноправными гражданами. Одно время этот Крисп занимался в гладиаторской школе. Его специальностью в двадцать лет была битва с дикими, кровожадными животными. Говорят, однажды Крисп одолел даже тигра, выступая в цирке Фламиния на Марсовом поле. Ему доводилось убивать льва вместе со своими товарищами-гладиаторами в Большом цирке – можно сказать, первом цирке среди италийских городов. На вид это не был богатырь, но сложением своим, но статью своей он выделялся среди сверстников. Ему предлагали сменить специальность бестиария на более выгодную – велита или ретиария. Ему пророчили большую будущность, широкую известность и богатство. Но Крисп заявил, что ему претит кровь гладиаторов, что он не подымет руку на человека в цирке. И без дальних слов Крисп бросил навсегда эту этрусскую кровавую игру с жизнью и смертью. И, к удивлению родных и друзей, занялся столь низменным занятием, как работа башмачника. Это даже удивительно: гладиатор и вдруг – башмачник!..