Свой рассказ о наступлении Суллы Крисп заключил следующими словами:

– Послушай, Корд, оставь шило и скажи, что делать?

Корд удивленно вскинул воловьи глаза.

– Шить башмаки, – ответил он, не задумываясь.

– Как?! – возмутился Крисп, и его красивое лицо покрылось гневным румянцем. – Через час в городе начнутся бои, а ты будешь тачать эту штуковину?

– А что?

– Ведь ты же не чурбан бездумный!

– Возможно. И что же из этого следует?

– Чью сторону ты будешь держать?

Корд вынул изо рта мелкие гвозди, чтобы случайно не проглотить их.

– Ты откуда взялся? – спросил он вполне серьезно.

– От Эсквилинских ворот взялся. – столь же серьезно ответил Крисп. Его худое, длинное лицо было суровым. Густые брови над глазами тоже сурово сдвинуты. – Что же дальше?

– И все, что говоришь, видел собственными глазами?

– Разумеется, Корд.

– И ты воображаешь, что ты все еще гладиатор?

– Я хочу сражаться…

– Против кого?

– Против Мария, – сказал решительно Крисп.

– Почему – Мария? Против популяров, значит? За оптиматов, значит?

Крисп присел на порожек. По-видимому, беседа грозила затянуться. Да и стоя на ногах значительно труднее объяснить, почему следует бороться именно против Мария и его сторонников. Корд просто поражался, глядя на этого странного башмачника Криспа. Неужели Криспу надо больше других? И какое ему дело, кто с кем борется в Риме? Разве не проще сказать: да пусть разбивают себе головы эти римские патриции! Это их личное дело. Можно смело сказать, что ни Марий, ни Сулла вовсе и не помышляют о том, чтобы угодить Криспу. Крисп может быть вполне спокоен на этот счет: о его существовании не подозревает ни один, ни другой полководец. Более того, Корд может совершенно успокоить своего коллегу: если Крисп падет замертво – Сулла не станет его оплакивать, он не прибьет к дверям Криспа кипарисовую ветвь и не примет участия в поминальном обеде на девятый день после смерти. Ну как – устраивает это Криспа?

Крисп запротестовал. При чем здесь поминальный обед? При чем кипарисовая ветвь? Если в отечестве происходит нечто серьезное, надо всем, буквально всем браться за оружие и отстаивать правое дело.

Но пессимизм Корда не имел границ. Он не понимал, например, что такое правое дело? Это просто благоглупость, которую повторяют некоторые сенаторы-болтуны. Никакого правого дела в Риме нет и быть не может! Помогать Сулле – это значит помогать знати. Это значит бороться за сохранение их латифундий, за их виллы, за их доходы. Помогать Марию – это значит тоже помогать знати, только той, которая помельче… Можно посоветовать одно, а именно: держаться подальше от этих вооруженных до зубов людей. Ни в коем случае не ввязываться в их ссору – вот высшая мудрость.

– Э, нет! – воскликнул Крисп. – Это совет не для меня. Сулла восстал против старых, которые не желают перемен в правлении. Марий все больше тяготеет к диктаторству, к тирании. Он популяр только на словах. В его возрасте правителю легче повелевать, чем убеждать и советоваться. А Сулла моложе. Сулла настоящий мужчина. Он – за республику.

– Ты уверен? – зло спросил Корд. Он отставил свою работу в сторону.

– Уверен!

Корд замахал руками, словно отгонял от себя обнаглевшую мошкару.

– Вранье! – сказал он визгливо. – Сплошное вранье. Если тебе надоела жизнь – можешь сбегать за мечом и броситься в самую гущу боя. Только непонятно, зачем ты бросил цирк. Ты ведь говорил, что кровь тебе надоела.

– Это разные вещи. Сулла сражается не ради потехи, а ради республики.

– Ладно, иди сражаться. А я посмотрю за твоей вдовой. Кстати, она мне очень нравится.

– Я знаю, – проворчал Крисп. – Когда ты налижешься, вечно рвешься к нам, чтобы разок ущипнуть мою Филомелу.

– Ну это ты, брат, напрасно… – обиделся было Корд. – Я же к тебе по-братски.

– Я говорю не о себе, Корд, а о Филомеле.

Корд засопел и снова принялся за работу, ворча себе под нос невнятные проклятия. Ни к чему было вести этот разговор о Филомеле, и Крисп снова вернулся к волновавшей его теме. Он сказал:

– Видишь ли, Корд, дело оборачивается странным образом. Поэтому имеет смысл немного призадуматься. Я это говорю не к тому, чтобы склонить тебя на сторону Суллы.

Корд яростно замахал на эту бессовестную мошкару. И завизжал так, словно его душили:

– Да плевал я на всех твоих полководцев. Вот с высоты этого пятиярусного здания плевал! Что ты пристал ко мне? Что мне даст твой Сулла? У него предостаточно прихлебателей среди знати! Он что – обо мне думает?

Крисп мрачно спросил:

– А разве Марий тебя озолотил?

– Что Марий, что Сулла – мне все равно!

Корд визжал почти по-поросячьи и обратил на себя внимание соседей. Первым долгом откликнулся на этот визг колбасник, торговавший напротив. Он пересек узкую вонючую улицу и пробасил:

– Что здесь происходит?

– Ничего, – сказал Крисп.

– А из-за чего тогда этот визг?

– Спроси у него! – Крисп кивнул на Корда, продолжавшего размахивать руками.

Во избежание кривотолков Крисп решил ввести колбасника в курс дела. Но не торопился, потому что сюда направлялся и зеленщик по имени Марцелл – довольно противный тип, который сует нос во все дела: такой высокий, худущий, лет сорока. Наверное, потомок каких-нибудь приблудных финикиян из Остии. От него все равно не отвяжешься – придется рассказывать сначала. Лучше подождать…

В беседе, таким образом, приняли участие уже четверо. Смекалистый Крисп подумал, что один из четверых – наверняка полицейский доносчик. Им мог быть только Марцелл. Тут нечего было раздумывать. Колбасник был человек прямой, он резал правду-матку так, как резал луканскую колбасу: долго не размышляя, не примериваясь, не робея. Трудно было в нем заподозрить соглядатая. А уж о Корде и говорить нечего – его самого не раз тягали в этот самый участок, который за углом. Там молодчики все как на подбор: попадешь к ним – побреют так, что и не очухаешься. Брили там в основном при помощи розог и мокрой рогожи. Одним словом, они были мастера приводить в чувство не только воришку, но и болтливого ремесленника, недовольного действием властей.

Крисп, на этот раз особенно тщательно взвешивая слова свои, высказал мнение о том, как следует реагировать на происходящие события. Правда, на этот раз он умолчал о том, на чьей стороне следует бороться, не называл никаких имен. На Рим идут легионы (чьи – не сказал). Риму, наверное, придется защищаться. Как быть?

Корд обомлел: вот пройдоха этот Крисп, дело повернул таким образом, что отвечать на вопросы придется колбаснику и зеленщику.

Начнем с того, что ни тот, ни другой не знали ровным счетом ничего о легионах, идущих на Рим. Чьи они? Что им надо? Враги или друзья? Если враги – чьи? Если друзья – чьи? Нельзя соваться в воду, не зная броду! Одним словом, эти хитроумцы нагородили столько, что окончательно запутали дело. Первым, по мнению Корда, стал запутывать дело сам Крисп. Как выражались жулики их родного квартала, он стал ячмень мешать с пшеницей в одной миске. Столь пустопорожнее занятие могло вывести из себя настоящих ценителей спора, каковым считал себя Корд. Сам он не умел говорить красноречиво и убедительно, больше размахивал руками и визжал.

Колбасник Сестий на короткую, безрукавную тунику надел грязный, весь в кровянистых пятнах фартук, на который с большим удовольствием садились мухи. Голова его была обрита наголо, как у египтянина, усов и бороды он не носил по римскому обычаю. Его щеки – это два бурака с берегов Рейна, где любят этот овощ. Он тоже не очень доверял скелетообразному зеленщику с горящими глазами афинского торговца.

Между тем зеленщик Марцелл живо все сообразил. Он засучил рукава чистой, почти белоснежной туники и заявил совершенно определенно:

– Сулла будет мутузить Мария. Марий попытается дать под зад этому Сулле. Оптиматы схватят за горло популяров. Популяры попытаются вырвать мошонки у оптиматов. А сенаторы кинутся лизать ноги и тем и другим в надежде, что это припомнят и кое-что будет прощено. Плюньте мне в глаза, если я наврал! Я не верю ни популярам, ни оптиматам, я верю только себе.