Его друзья-актеры подтвердили то же самое: они нынче ни на что не способны. Только могут выпить. Только поесть. Галла прикинулась несчастной:

– Каково нам, Сулла? От такой жизни – когда от тебя отказываются мужчины – с ума сойдешь.

Эпикед уже расставлял чаши и тарелки. Девицы располагались за столом по своему усмотрению. Комната наполнилась запахом благовоний, словно сюда свезли целую кипрскую лавку.

– Девушки! – обратился Сулла. – Вы слышали, надеюсь, что говорили мои друзья? Вас ждет скучная ночь в обществе одного пожилого мужчины.

– Кто он? – вопросили весело девицы.

– Это он! – сказал Сулла и ткнул себя пальцем в грудь.

– А мы согласны! – ответила Перегрина.

– Это в моем вкусе, – подтвердила «девственница».

Толстушка надула губы.

– А она молчит, – заметил Сулла, указывая на нее.

Атицилла подперла руками подбородок и смешно водила глазами, причмокивая губами.

– Я ревнива, – проговорила она. – Я ревнива.

Сулла подошел к ней сзади и поцеловал ее. Она впилась в него. Долго не отпускала.

Децим вызвал Коринну для беседы в сад. Он желал поговорить с нею вдали от родительских ушей. Они уселись на громадную прохладную скамью. Время было теплое: только что прошли сентябрьские календы. Зеленое небо нависало огромным шатром. Тяжелая сочная зелень ложилась прямо на плечи. Сумерки витали в саду – тихие, прозрачные сумерки.

– Я тебя люблю, – заявил Децим.

Коринна улыбалась, глядя куда-то вдаль, хотя не было здесь этой дали. Солдат говорил слишком откровенно, и, возможно, именно это и веселило ее.

Децим достал большой, хорошо наточенный меч и положил его рядом с собой. Как видно, он был далек от шуток.

– Вот, — и он указал пальцем на меч.

– Вижу, – игриво бросила Коринна. – Это называется меч? И им убивают?

– Между прочим, да!

Децим вытер ладонью мокрые губы, словно хотел их оторвать от себя.

– Значит, меч. А здесь – любовь.

И он приложил руку к своему сердцу. Она вскинула тонкие, подведенные черной краской брови. Коротко спросила:

– Где любовь, Децим?

Солдат с готовностью указал на левую сторону груди. И это ее еще больше развеселило. И чем больше она смеялась, тем больше он мрачнел. Как небо в осеннюю непогоду, потемнел лицом. Позеленел от злости. И солдат снова указал на сердце:

– Вот здесь! – И для пущей ясности сообщил нижеследующее: – Коринна, ты знаешь моего хозяина, моего вождя. Это великий Сулла. Он благоволит ко мне. А я предан ему. Горе тебе, если не полюбишь меня!

Она крайне удивилась, то есть сделала вид, что удивилась. Коринна все читала на его лице и каждое его движение и каждое слово уже знала наперед. Так что ей незачем было удивляться. Разве что для показа.

– Вот этот меч… – Децим указал на оружие. – Я им убью тебя.

– За что же, Децим?

– Если не полюбишь.

– Это твое объяснение в любви?

Солдат кивнул.

– И многих ты соблазнил таким способом?

Децим не нашелся что ответить. Она явно издевалась над ним – он это чувствовал. Даже при всей своей толстокожести.

Кровь прилила ему в голову. Он и в самом деле любил, а иначе бы ей несдобровать. Люди, которые сумели взять Рим, – необычные люди: море им по колено, все им – трын-трава! Разве победитель не имеет никаких прав? Неужели ему вымаливать любовь? В нем была солдатская гордость. Как-никак он – центурион римской армии!

– Коринна, – проговорил Децим глухим, странноватым голосом, – я, значит, люблю тебя. Ты мне, значит, нужна не как девка… А… Как бы это сказать? – Децим теребил свои волосы, не находя подходящих слов. – Я жениться на тебе хочу. Ты, значит, не смотри, что я простой солдат. Не ошибись, Коринна! Я слишком близок к Сулле. И мое желание – не просто желание простого солдата. Я, значит, хочу, чтобы это прочно втемяшилось тебе в голову… Потому, значит, что люблю тебя… А жениться не обязательно сейчас. Вернусь из похода – тогда и решай. Я жить буду на Палатине. Попомни мои слова!

Упоминание о походе несколько поуспокоило Коринну, Этот приставучий солдат способен на все. Она ухватилась за слово о походе.

– Очень хорошо, Децим! – проворковала Коринна. – Я буду ждать тебя. Возвращайся из похода, тогда и решим окончательно. Только дерись как бешеный. За троих, а то и за десятерых. А сейчас я дарю тебе свой поцелуй.

И она звонко чмокнула его. В щеку.

Бедный центурион вовсе обмяк. Он был наверху блаженства. Это здорово! Это сказочно! Такая молодая и важная дама и так нежно его целует!

Это немного смешило Коринну. Но, как женщина уже не без опыта, она решила не смеяться, а немного посочувствовать ему. А затем – понемногу – его обожание возымело свое действие: не часто приходилось ей наблюдать истинное чувство. В солдате было нечто, что при внимательном рассмотрении не могло не понравиться женщине. Эта живая глыба, как это ни странно, оказалась начиненной довольно-таки нежными чувствами. И ей, отчасти из любопытства, отчасти из кокетства, захотелось разузнать, чем она так ему понравилась.

– Не знаю, – признался он.

– А я не верю. За что же ты любишь меня? Ну за что? – она взяла его грубые руки, напоминавшие руки мясника.

Губы не повиновались Дециму. И язык тоже.

– Я слушаю, Децим.

– Лю-блю, – пробормотал он.

Было в этом Дециме что-то привлекательное, неуклюжее, чисто мужское. Он, наверное, мог понравиться ей. И она игриво подумала: отчего бы и нет?..

– Послушай, Децим: что тебя привлекает во мне? Глаза, нос, губы?

Он покосился на нее.

– И глаза… – сказал он.

– Ха-ха-ха! – Она смеялась весело, беззаботно. – А это?

Она вытянула белые, без загара ножки, какие бывают только у истинной патрицианки.

– А это, Децим? Ну, смелее же!

На ней были легкие сандалии. Все пальцы ног – наперечет. Словно мраморные. Пахнут духами. Под ногтями – алая кровь. Очень красивые ноги.

– Тоже, – прошептал он.

Децим поднялся со своего места. Сказал тяжело, точно ему сдавливали горло:

– Коринна, я вечно буду предан тебе… Я больше не могу задерживаться. Я лучше приду завтра… У меня дело. Очень важное. Я сейчас уйду.

– Куда же, Децим? В свою палатку?

– Нет, у меня есть дом друзей. Но скоро у меня будет свой дом. А ухожу я сейчас в одну харчевню.

Он, казалось, не умел лгать. Во всяком случае, ей. Просил больше ни о чем не расспрашивать, ибо это «работа». Он должен быть в харчевне. И все!

Она пожурила его:

– У тебя свидание с какой-нибудь солдатской девкой?

Децим предельно чистосердечен:

– Нет. Они будут там. Но мне нужен некий раб. Мне теперь не нужны девки.

И он ушел, тяжело, как больной, ступая по садовой дорожке.

Коринна долго смотрела ему вслед. Смотрела и тогда, когда он уже исчез. И вдруг подумала, что этот неловкий, неотесанный детина в чем-то – может, самом главном – не уступает многим патрициям. И уж наверняка превосходит ее покойного мужа. Тот был старый франт, развратник. Неужели же Децим хуже его? Чем? Почему хуже?

Коринна пошла следом за ним. В ушах ее стоял хруст: сапоги центуриона тяжело давили на щебенку. Нет, это невозможно, решила она. Такой муж? Центурион? На одну ночь – дело другое. Этот буйвол сумеет поломать-таки кости… Затискать до хруста… Это тебе не подагрический патриций, раньше времени испивший до дна всю чашу любви. Децим, наверное, может показать себя на ложе… Но быть мужем?..

Коринна расхохоталась при одной этой мысли. Приходилось уповать на меткую Митридатову стрелу.

Недалеко от Большого цирка есть харчевня. Она тесна. Вечно в ней полумрак. Даже в самый ясный день. И грязно в ней. Зато уютно. Содержит ее некий одноглазый этруск. Из бывших гладиаторов. У него красивая жена, дородная баба. Не надо ничего, кроме нее, – люди придут сюда, лишь бы поглазеть на жену харчевника.

А харчевня эта самая что ни на есть простая. Для плебеев. Частенько заглядывают сюда и солдаты и гладиаторы-вольноотпущенные. И, разумеется, рабы, идущие мимо. Забегут на минутку, истратят краденый сестерций и – давай дальше!