С этими словами Гибрид повалился грудью на стол, достал руку Суллы и облобызал ее с великим рвением. И все закричали:

– И для нас – он божество!

Сулла заткнул уши. Отвернулся от них. А когда друзья поутихли, поугомонились, повернулся к ним со слезами на глазах и промолвил:

– Спасибо за преданность… А теперь прошу всех в триклинум.

И указал на дверь. Воистину божественным жестом. Он дождался, пока вышли все. И тут к нему подошел Африкан. Маркитант.

– О божественный, – сказал он тихо, – после ужина тебя ждет нечто.

И закатил глаза от предстоящего удовольствия.

– Где? – спросил Сулла, оживившись.

Маркитант указал на книги.

– Не вижу, Африкан.

– А ты разгляди получше, божественный. Видишь? – потайная дверь.

И Африкан поманил Суллу. Тот медленно, снедаемый любопытством, направился за хитрым маркитантом. Стоило посильнее толкнуть полки с книгами – и они подались. И оттуда – навстречу – пошел сладчайший запах духов вместе с желтым, тусклым, манящим светом.

Сулла переступил порог и действительно увидел нечто: на коврах и низких ложах возлежали нагие девицы. Сколько их? Разве счесть эти белые и смуглые ноги? Эти ягодицы? Эти груди? И губы, бесстыдно зовущие к любви…

Тихие звуки арфы заливали чудо-комнату.

Сулла поклонился. Девицы замахали руками.

– Скорее же! – крикнула одна из них.

Сулла улыбался. Он счастлив. И он сказал Африкану, чтобы слышали все:

– Я приду сюда ко второй страже. А к тому времени чтобы навезли сюда лучших цветов, лучших вин и всего, что пожелают эти царицы. – Он вспомнил. – И духов, Африкан! Как можно больше духов! И фалерна вместе с летним снегом!

Солнце проникало в эту узенькую улицу, – которую впору назвать щелью меж пятиярусных домов, – только в полдень. А по утрам здесь царил сумрак горных ущелий Цизальпинской Галлии. И прохладно так же, как и там.

Во втором часу утра – лавки только-только открылись – перед колбасником Сестием появился некий центурион с золотыми и серебряными запястьями на левой руке. Шлем его блестел, точно золотой. И туника под кольчугой красовалась чистейшим бело-голубым цветом. Башмаки отличные. Хотя и солдатские. Из прекрасной кожи…

Сестий не узнал, кто этот бравый центурион – загорелый, широкоплечий и, судя по осанке, человек денежный. Ибо у денежного – одна осанка, а у бедного – совсем иная.

– Узнаешь, Сестий? – сказал центурион.

Колбасник отставил нож и уставился на солдата. Протер глаза, будто только что проснулся.

– Нет, – признался он.

– А ну, взгляни-ка получше…

– Чтоб я издох, не узнаю, – сказал Сестий из Остии.

– Зачем издыхать? – улыбнулся солдат. – Жить надо!

– Погоди, чтобы мне издохнуть! – вскричал колбасник. – Ежели ты не Крисп, то его двойник! Это наверняка!

– Он самый, – сказал Крисп. – И не удивляйся через меру: у тебя глаза и так на лоб лезут.

– Верно, лезут! – Колбасник выбежал из лавки и бросился к центуриону. И что-то кричал на радостях.

А солдат стоял неподвижно, как памятник. Самодовольно улыбался. Эдак свысока. Покровительственно.

– Входи ко мне, – приглашал Сестий. – Давай закусим и выпьем кисленького.

Центурион милостиво согласился. Величественно вошел в лавку. Снял великолепный шлем.

Сестий живо собрал на низенький столик вполне приличный завтрак: колбасу луканскую, колбасу из ливера и вавилонскую – из бараньего курдюка. Вино тоже можно пить, хотя оно и не фалернское: чуть отдавало уксусом.

– Рассказывай, Крисп… Ты стал такой важный. Изменился. И денежки, должно быть, завелись.

– Есть, не скрою, – признался Крисп, запихивая в рот колбасу.

– Много, должно быть…

– Не очень. Когда их зарабатываешь кровью – денег много не бывает. Потому что и крови ведь в тебе всего пять кружек. Не более.

– Где бывал? Рассказывай, Крисп.

Крисп выдул вино. Единым духом. Утер тыльной стороной ладони усы – такие непривычные, рыжие, щетинистые – и в двух словах доложил. По-солдатски скупо. Но ярко. Дескать, во Фракии проткнул пузо доброму десятку врагов, под Афинами сломал шею дюжему детине, в Афинах отрубил всего пяток голов, а в Троаде, что в Малой Азии, придушил пятерых. Был ранен: в зад, в бедро и в левую руку. Выжил, словом. И вот теперь в Риме. Сулла на коне. Марий в могиле. Полный порядок!

– Ну, а деньги? А земля? – допытывался колбасник.

– Что деньги? – сказал, откашлявшись, Крисп. – Главное – награды. – И он показал руку.

– Вижу, – сказал колбасник. – Но это еще не деньги. И не земельный надел. И даже не дом.

Крисп хлебнул вина. И сказал:

– Дом получу. Может, завтра.

– Как это получишь?

– Очень просто…

– Дом? Просто? – изумился колбасник. У него даже нижняя челюсть отвисла: его поразила самоуверенность центуриона. – В Риме или где-нибудь в провинции, Крисп?

– Почему в провинции? В Риме, конечно.

– И ты не шутишь?

– Нет.

Колбасник замотал головой: все это поразительно. Он посмотрел на Криспа, точно желая убедиться: тот ли это Крисп или не тот? Тот ли, который ушел в поход пять лет тому назад? Который желал победы Сулле? Да, это, по-видимому, тот самый. Только очень важный. Знающий себе цену… Загоревший на солнцепеке. Здоровенный такой… Чтобы приобрести дом, надо иметь деньги. Немалые. Их, правда, можно добыть в походе. В удачном походе. И все-таки на дом достанет едва ли. Это полководцы, проконсулы, преторы, легаты могут разрешить себе покупку дома. Потому что набивают себе в походах денежные мешки до отказа. И эти маркитанты тоже. Зарабатывают на чужой крови, на кислом вине и пересоленных оливах и на прелом хлебе. Известное дело, кто с войны приходит с сестерциями, тетрадрахмами, секелями и даже талантами золота и серебра. Но чтобы простой центурион? Вроде Криспа?.. Очень странно. И колбасник униженно просит открыть секрет чуда.

– Чуда? – усмехается Крисп, кидая на столик недоеденный кусок копченой колбасы. – При чем здесь чудо? Ты, Сестий, рассуждаешь, как человек вчерашнего дня.

– Я?

– Да, ты.

– Как это – вчерашнего дня? – Колбасник замахал руками. Его пунцовые щеки запрыгали от наигранного гнева. – Ты мне зубы не заговаривай. В Остии это делают почище, чем в Риме. Я – тертый. Старый воробей. Ворон, вскормленный на падали. Овечка, которую поили чистым молоком. У меня глаза и на затылке есть. Понял?

Крисп задумался. А потом откинулся назад, прислонил спину к сырой стенке. Хитро прищурил глаза.

– Ты – дурак, Сестий, – сказал он спокойно и тихо.

– Спасибо…

– Идиот круглый.

– Наверное…

– Олух…

– Это в самую точку.

– Болван из болванов.

– Угадал…

– Мышь безмозглая.

– Ты же меня, оказывается, хорошо знаешь, Крисп.

Они говорили эти слова в тон друг другу: без злобы, почти дружески.

– А теперь слушай, – сказал колбасник. – Ты – свинья.

– Возможно.

– Напыщенный гусь.

– Похоже, Сестий!..

– Меня принимаешь не за того.

– Едва ли…

Сестий наклонился, взял его за руку:

– Послушай, Крисп: я не сумасшедший. В Риме домов не раздают. Здесь нужны денежки… Где их возьмешь?

– Ладно, – проворчал центурион. – Скажу. Только – язык за зубами. Согласен?

– О да!

– В противном случае… – Солдат бросил красноречивый взгляд на меч, прислоненный к стене.

– Шутишь, Крисп…

– Нет. Я это очень серьезно. – И голос изменился у Криспа: он точно шел из Мамертинского подземелья.

– Буду молчать как рыба, Крисп.

– Поклянись!

– Клянусь всеми богами! – Колбасник молитвенно поднял руки.

– Ладно…

Крисп налил себе вина. Спросил, есть ли еще. Нет, не оказалось вина. Ведь и так выдули почти целую урну.

– Я буду жить на этой улице… Вон в том конце. Там сейчас живет некий богач.

– Богач?.. Наш покупатель?

– Чей это – ваш?

– Мой… Марцелла… И… и…

Слова застряли в горле у бедного Сестия, который, несмотря на злой, колючий язык, в сущности, был мелким трусишкой.