Всех разнесло по своим местам. Они остались с Тепловым вдвоем.
– Нам тоже, Григорий Николаевич, засиживаться некогда, – поднял бокал. – После расскажешь… как ты материл голштинцев! Я сейчас в полк, а ты студиозов буди. Каждому по десяти рублей. Империал! – выхватил он из бюро кожаный мешочек. По мере печатания пускай клеют на воротах казарм, на воротах Сената, на площадях. Покрепче, клею не жалеть! Никак опять гроза собирается? Не отмокли бы листы…
В небе бухнуло раз и другой, разорвалось несколько почти осадных снарядов, затарабанил крупный летний дождь.
– Ну, да такие дожди не затягиваются. Правда, я не спросил: ты-то, Григорий Николаевич, с нами? Сержанта приставлять надо?
– Не надо, Кирилл Григорьевич, – махнул тот свой бокал. – В случае чего места ведь на плахе хватит?
– Хватит-то хватит, но не каркай, Григорий Николаевич!
Теплов едва ли видел когда своего гетмана и президента таким сердитым. Кажется, понял, какое производит впечатление и его начальник:
– Устал я до смерти… А мне ведь еще к солдатам… Теплов коротко поклонился и быстро вышел. Надо бы прилечь на часок, чтоб главное дело с рассветом начать…
Гроза пронеслась в пять минут и затихла, словно чего-то выжидая. Духоту петербургских улиц она не размела. Раскрытые окна, выходящие в сад, не давали прохлады. Кирилл Григорьевич покашлял громче обычного. Вошедший камердинер не понял, чего хочет хозяин.
– Умыться.
Гетман прошел в туалетную комнату, где уже гремел тазом кто-то из слуг, сбросил пропотевшую сорочку:
– Похолоднее полей, Никита.
Пока камердинер растирал его плечи, решился: полчаса надо все-таки подремать. Спальня была рядом. Запрокидываясь на кровать, наказал:
– Не больше получаса. Поднимай хоть кулаками!. Город спал, ни о каких передрягах не думая. И он так же бездумно ткнулся головой в подушку, и…
…словно в этот же момент забарабанили по плечам кулаки:
– Ваше сиятельство! Я и так пяток минут прибавил… грешен…
Добрым слугам такой грех можно было простить.
VI
Гроза пощадила это тревожное утро. Она несколько раз собиралась, истинно грозилась, швыряя в ночных путников пригоршни воды, но всякий раз лишь шаловливо смеялась. Солнце прорывалось сквозь тучи, а потом и вовсе выкатило во весь шар. Благо как омыло землю, не натворив грязи!
Кирилл Григорьевич с двумя сержантами быстро докатил до деревни Калинкиной, где стоял его полк. Это на той стороне Петербурга, по Петергофской дороге. Он знал, что за Екатериной Алексеевной послан экипаж с Алексеем Орловым; возле Монплезира могло не найтись ни лошадей, ни колес. Экипаж был простой, наемный, навстречу, на смену ему, был выслан другой, получше, с четверкой лошадей, во главе с Орловым Григорием, который в Ямской слободе нанял для себя еще и парную коляску. С Екатериной Алексеевной могли быть прислужницы, куда всем деваться.
Командир Измайловского полка прибыл в коляске, но ему тут же подвели полкового коня. Он не был лихим наездником и, чуть покряхтывая, поднялся в седло. Из-под руки посмотрел, как раз на солнце. Были высланы впередсмотрящие, но пока дорога пустовала. Весь полк высыпал на плац, и порядка, конечно, не было. Солдаты вперемешку с сержантами и офицерами. Какой порядок во время бунта? Вокруг лошади командира крутилось живое кольцо, пехотное, с примкнутыми штыками, которые называли по-гвардейски: багинетами. Так ли, этак, суть одна: выпад вперед да и пыряй противника, коль не сдается. Но громоздкое оружие даже командирской лошади несколько раз по бокам задели. Ординарцы пытались оттеснить возбужденную толпу, но командир покладисто разрешил:
– Пускай разомнутся, пока некому присягать.
Переговариваясь с ближними офицерами, он упустил момент, когда коляска, довольно невзрачная, нанятая в Ямской слободе, въехала в ворота и стала приближаться к полковой избе. Бежавший впереди Григорий Орлов напомнил:
– Государыню встречайте!
Солдаты опередили и командира полка, и своих ротных, хлынули ощетиненной толпой навстречу, крича:
– Здравствуй, наша матушка!…
– … благодатная Екатерина!…
– …виват, виват!…
К одиноко остановившейся у полковой избы коляске было уже не протолкаться. Рослая лошадь командира полка с трудом пробивала грудью солдатскую толпу. Пешие ординарцы взяли под уздцы уже у самой коляски. Командир полка грузно спрыгнул на песок плаца и, отсалютовав шпагой, опустился на колени перед скромно сошедшей с подножки женщиной. В ней не было ничего царственного; запыленное черное платье, и только. Чего ж так раскатисто покатилось «ура»? Не обращая внимания на стоящего коленопреклоненно командира, люди силились поцеловать подол дорожного платья, толклись бестолково рядом, пока Кирилл Разумовский громко и четко говорил:
– Императрица и Самодержица Всероссийская, тебе с полной ответственностью за себя и свой полк присягает командир Измайловского полка Кирилл Разумовский!…
Подоспевшие офицеры, каждый на свой голос, стали строить роты:
– Пе-ервая рота… направо-о!…
– Вторая рота, ко мне!…
– Третья рота!…
В несколько минут беспорядок на плацу сменился четкими линиями железно блестевших прямоугольников. Офицеры заняли места впереди своих рот, с обнаженными шпагами на откинутой руке. Поднялся с колен и командир полка, требовательно спросил:
– А за батюшкой послали? Кто-то весело ответил:
– Идет… но не так чтоб шустро!…
Отец Алексей Михайлов состоял полковым священником Измайловского полка восемнадцать лет; он благословлял полкового командира на служение полку лет четырнадцать назад. Постарел, но довольно бодро поспешал в полном облачении, с крестом и Евангелием. Солдат-причетник тащил за ним налой, покрытый парчой. Тишина установилась такая, что воркотня скворцов на березах парка давила дыхание. В этой тишине Екатерина Алексеевна опустилась на колени, приложилась ко кресту и Евангелию и скромно стала за спиной священника. Солдатские головы обнажились; в переполохе не все успели похватать ружья, но те, у кого они были, взяли «на молитву».
Отец Алексей Михайлов знал свое дело. Старческий голос его звучал громко, пасхально:
– Присягнем же службой честной Государыне нашей Екатерине Алексеевне… персты как для крестного знамения… повторяйте за мной слова присяги воинской…
Взметнулись рукава мундиров над белыми париками, раздался многоустый хор:
– Обещаюсь и клянусь Всемогущим Богом пред святым Его Евангелием!…
Когда обряд присяги закончился, командир полка снова отдал честь Екатерине Алексеевне:
– Ваше величество, куда прикажете вести полк?.. Ответил Григорий Орлов, вставший по правую руку
Государыни:
– К семеновцам, известно!
Кириллу Разумовскому не понравился ответ, данный за Государыню, да и ей стало неловко. Подсаженная Орловым, она села в коляску. Обочь в седле пристроился командир полка с несколькими офицерами. Впереди полка священник; без команды, едино по взмаху его креста двинулся полк. Улицу захлестывало, подметало это великое воинское шествие. На подходе к Фонтанке уже слышались барабаны, бьющие тревогу. По мостам Сарскому и Новому встречь бежали возбужденные семеновцы. Полки смешались под крики «ура!». В их массе совсем затерялась женщина, в посеревшем от пыли платье. А там еще пуще – от Аничкова моста бежали гиганты-преображенцы; это радовало, пожалуй, больше всего: командиром полка был сам Петр III. Преображенцы возбужденно сообщали, как они урезонивали своих слишком ретивых офицеров:
– Ворота запирать стали!
– Поручик Воронцов!…
– Капитан Измайлов!…
– Майор Воейков шпагой стал с коня рубить… чаго там, в штыки взяли, еле живой в реку кинулся!…
В белых колетах[15], со шпагами у плеча вынеслась Конная гвардия. Там много было родовитых отпрысков, но Кирилл Разумовский залюбовался, конечно, своим родственничком-племянничком – Ильей Дарагаком, сынком сестрицы Веры Григорьевны. Тот изогнулся с седла и ловко поцеловал руку новоявленной Государыни. Знай наших хохлов!
