* * * Покинув рощи родины священной [2]И дом, где муза, плача, изнывала, Я, тихая, веселая, жила На низком острове, который, словно плот, Остановился в пышной Невской дельте. О, зимние, таинственные дни И милый труд, и легкая усталость, И розы в умывальном кувшине! Был переулок снежным и недлинным. И против двери к нам стеной алтарной Воздвигнут храм Святой Екатерины. Как рано я из дома выходила, И часто по нетронутому снегу, Свои следы вчерашние напрасно На бледной, чистой пелене ища, И вдоль реки, где шхуны, как голубки, Друг к другу нежно, нежно прижимаясь, О сером взморье до весны тоскуют, Я подходила к старому мосту. Там комната, похожая на клетку, Под самой крышей в грязном шумном доме, Где он, как чиж, свистал перед мольбертом И жаловался весело, то грустно О радости не бывшей говорил. Как в зеркало глядела я тревожно На серый холст, и с каждою неделей Все горше и страннее было сходство Мое с моим изображеньем новым. Теперь не знаю, где художник милый, С которым я из голубой мансарды Через окно на крышу выходила, Чтоб видеть снег, Неву и облака, Но чувствую, что Музы наши дружны Беспечной и пленительною дружбой, Как девушки, не знавшие любви. II Смеркается, и в небе темно-синем, Где так недавно храм Ерусалимский Таинственным сиял великолепьем, Лишь две звезды над путаницей веток, И снег летит откуда-то не сверху, А словно подымается с земли, Ленивый, ласковый и осторожный. Мне странною в тот день была прогулка. Когда я вышла, ослепил меня Прозрачный отблеск на вещах и лицах, Как будто всюду лепестки лежали Тех желто-розовых некрупных роз, Название которых я забыла. Безветренный, сухой, морозный воздух Так каждый звук лелеял и хранил, Что мнилось мне: молчанья не бывает. И на мосту, сквозь ржавые перила Просовывая руки в рукавичках, Кормили дети пестрых жадных уток, Что кувыркались в проруби чернильной. * * * Тебе покорной! Ты сошел с ума! Покорна я одной Господней воле. Я не хочу ни трепета, ни боли, Мне муж палач, а дом его тюрьма. Но видишь ли! Ведь я пришла сама; Декабрь рождался, ветры выли в поле, И было так светло в твоей неволе, А за окошком сторожила тьма. Так птица о прозрачное стекло Всем телом бьется в зимнее ненастье, И кровь пятнает белое крыло. Теперь во мне спокойствие и счастье. Прощай, мой тихий, ты мне вечно мил За то, что в дом свой странницу пустил. 1921 Примечание составителя В последний раздел «Anno Domini» Анна Ахматова включила стихи из 4-й своей книги «Подорожник» (см. выше). При этом из состава сборника она исключила пять стихотворений: посвященный Борису Анрепу акростих «Бывало я с утра молчу…» и «Проводила друга до передней…» забракованы как слишком личные; перевод с португальского – «Зáре» и «Теперь прощай, столица…» как недостаточно совершенные. Маленькую поэму «Покинув рощи родины священной…» Ахматова дописала – прибавила вторую часть и перенесла в основной текст. После переработки раздел «Подорожник» в последней авторской книге Анны Ахматовой «Anno Domini» (1922–1923) стал выглядеть так: «Сразу стало тихо в доме…», «Ты – отступник: за остров зеленый…», «Просыпаться на рассвете…», «И в тайную дружбу с высоким…», «Словно ангел, возмутивший воду…», «Когда о горькой гибели моей…», «А ты теперь тяжелый и унылый…», «Пленник чужой! мне чужого не надо…», «Я спросила у кукушки…», «По неделе ни слова ни с кем не скажу…», «Ты всегда таинственный и новый…», «Проплывают льдины, звеня…», «В каждых сутках есть такой…», «Земная слава как дым…», «Это просто, это ясно…», «О нет, не тебя я любила…», «Я слышу иволги всегда печальный голос…», «Как страшно изменилось тело…», «Я окошко не завесила…», «Эта встреча никем не воспета…», «И вот одна осталась я…», «От любви твоей загадочной…», «Чем хуже этот век предшествующих? Разве…», «Теперь никто не станет слушать песен…», «По твердому гребню сугроба…», «Мурка, не ходи, там сыч…», «Ждала его напрасно много лет…», Ночью, «Течет река неспешно по долине…», «На шее мелких четок ряд…», «И целый день, своих пугаясь стонов…», «Ты мог бы мне сниться и реже…», «Когда в тоске самоубийства…». Ахматова. Рисунок Модильяни. После всего * * * Небывалая осень построила купол высокий, Был приказ облакам этот купол собой не темнить. И дивилися люди: проходят сентябрьские сроки, А куда провалились студеные, влажные дни? Изумрудною стала вода замутненных каналов, И крапива запахла, как розы, но только сильней. Было душно от зорь, нестерпимых, бесовских и алых, Их запомнили все мы до конца наших дней. Было солнце таким, как вошедший в столицу мятежник, И весенняя осень так жадно ласкалась к нему, Что казалось – сейчас забелеет прозрачный подснежник… Вот когда подошел ты, спокойный, к крыльцу моему. Сентябрь 1922 Новогодняя баллада И месяц, скучая в облачной мгле, Бросил в горницу тусклый взор. Там шесть приборов стоят на столе, И один только пуст прибор. Это муж мой, и я, и друзья мои Встречаем новый год. Отчего мои пальцы словно в крови И вино, как отрава, жжет? Хозяин, поднявши полный стакан, Был важен и недвижим: «Я пью за землю родных полян, В которой мы все лежим!» А друг, поглядевши в лицо мое И вспомнив Бог весть о чем, Воскликнул: «А я за песни ее, В которых мы все живем!» Но третий, не знавший ничего, Когда он покинул свет, Мыслям моим в ответ Промолвил: «Мы выпить должны за того, Кого еще с нами нет». 1922. Конец года вернутьсяРасширенный вариант стихотворения, опубликованного в «Подорожнике» 1914 года. |
